Невеста моего брата

Самые серьезные разногласия у нас с Саверио, помимо того, что он спал в одной постели с супругой нашего покойного отца, касались политики. Итальянец был приверженцем антиглобалистов. Нам был непонятен их девиз: «Другой мир возможен». Как можно сменить мир, не сменив планету? Главное отличие наших точек зрения — это то, что у него она была, а у нас — нет. Фабьен в этой области искал только одного — избежать налогового гнета. Я не искал ничего. При этих условиях мы могли только противоречить итальянцу, едва он открывал рот. Он был против введения американских войск в Ирак. Мы были за. Он возмущался взрывами в Мадриде (198 убитых, 1430 раненых)? Мы говорили, что «Аль-Каида» воевала, как и Джордж Буш, оставляя при этом меньше гражданских жертв, даже учитывая более двух тысяч смертей 11 сентября 2001 года. Он возмущался убийством шейха Ахмеда Ясина, духовного лидера движения ХАМАС в Газе? Почему же, спрашивали мы его, он не возмущался, когда шейх приговорил к смерти сотни невинных в террористических актах в Израиле? Мы толком не разбирались в положении дел в Кот-дʼИвуаре, но это нам не мешало поддерживать Алассана Уаттара, по причине того, что он был оппозиционером Гбагбо, которого поддерживал Саверио.

По случаю переезда на Пюви де Шаман в итальянце раскрылся талант дизайнера интерьера. В главную и, быть может, скоро супружескую спальню он рекомендовал светло-серые стены и темно-красную мебель. Фабьен хотел все наоборот — темно-красные стены и светло-серую мебель, — но Аннабель одобрила выбор итальянца, в результате чего моему брату приходилось ночевать в спальне, которая оказалась противоположностью тому, что он хотел. Может, поэтому он там и не остался? С ванной комнатой было то же самое: Фабьен хотел ванную в стиле ультрамодерн, как у его приятелей актеров или певцов, его ровесников; но Аннабель предпочла старомодную ванную комнату. При поддержке Саверио и иногда даже в его сопровождении она целыми днями торчала у антикваров в поисках английского фаянсового умывальника и чугунной ванны. На поезде она отправилась в Авиньон, откуда в тот же день привезла старинный набор кранов. Отныне большая часть воскресного обеда была посвящена обсуждению ремонта в Нейи и покупкам, сделанным Аннабель. Эта девушка, которая казалась нам немой при первом знакомстве, теперь говорила без умолку. Я вспоминаю долгие разговоры об экзотических светильниках Сэры Лафтюс, которые она хотела приобрести для зала с Нейи и которые, как выяснилось, очень нравились Саверио. Откуда он узнал о существовании некой Сэры Лафтюс, изготавливающей лампы? Уж точно не на канале «Евроспорт». Может быть, о ней писали в итальянской прессе. Катрин, Фабьен и я переглядывались, побежденные энтузиазмом, с которым Аннабель и Саверио, два дополнительных члена нашей семьи, овладели новой квартирой моего брата, в то время как старую он еще не продал.

* * *

Когда Катрин благосклонно комментировала мои статьи, я воспринимал это как некую безнадежную попытку с ее стороны установить равновесие между двумя ее сыновьями: одаренным, то есть моим братом, и неодаренным, то есть мной. Если бы я написал хотя бы одну книгу!

Она видела в Фабьене своего отца, тогда как во мне она видела моего, который не принадлежал к потомству длинных и тонких выходцев с Юры, центрального региона Франции, с ясным взглядом и треугольной челюстью. Почему она вышла за него? В моих воспоминаниях родители разговаривали с некоторой холодностью и сохраняли дистанцию, что одновременно беспокоило и успокаивало, так как если между ними не было любви, то не было и конфликтов: они не общались достаточно, и этого было достаточно, чтобы они не ругались. Согласно семейной легенде, рассказываемой вполголоса многочисленными дядями, тетями и кузенами, после своего возвращения из Алжира Катрин влюбилась в нетрадиционного художника-невротика, который с треском выставил ее за дверь. Тогда она набросилась на молодого человека с Нейи, в очках в роговой оправе, кругленького и улыбчивого, бесцветного и с отсутствующим взглядом, коим и был мой папа. Он пребывал в сильном потрясении, неожиданно заполучив такую красавицу, и потому всегда казался обремененным своей женой, как выигравший в лото и не знающий, что делать с такими деньжищами. Приходя с ней на какую-нибудь вечеринку фармацевтов или ортодонтов, он всегда спешил оставить ее кому-то как пальто. Находилось немало любителей и угодников, вьющихся над Катрин, сужая круги, в то время как мой отец отправлялся в буфет пить кока-колу. Он никогда не употреблял спиртного и твердил всем, что кока-кола — полезный энергетический напиток. И как фармацевт советовал принимать ее даже детям. Когда Катрин удавалось освободиться от орды навязчивых поклонников и она подходила к папе, он взирал на нее в замешательстве и придумывал повод, чтобы отдалить ее от себя и не являть присутствующим разительный контраст между совершенной красотой своей жены и своей собственной ничтожной наружностью.