Невеста из ниоткуда

– Не успела, матушка. – Женька скромно потупилась и, покусав губы, тихо спросила: – Мне б в церковь сходить, помолиться, очиститься, за язычество свое невольное покаяться. Да боюсь! Вдруг да заметят, потом мужу моему донесут.

– Это верно, верно, – задумчиво промолвила княгиня-мать. – Значит, сынок мой людишек за тобой поставил – это он мог, мог. И вера твоя ему не по сердцу станет – то так. Он и меня-то корит, а уж тебя… Пастись надо, чадо! В тайности веру держать, яко во времена римские было! Ох, Господи, Господи, Иисусе Христе!

Перекрестившись, Ольга поднялась с высокого деревянного кресла, сверкавшего позолотой, словно императорский трон. Или вовсе не позолота это была, а чистое золото?

– Что смотришь? – перехватив заинтересованный Женькин взгляд, неожиданно улыбнулась княгиня. – Константина-кесаря подарок, отца мово духовного… царствие небесное ему во веки веков, аминь!

Ольга быстро перекрестилась… а следом за ней – и невестка.

– Вот что, дщерь, – уходя, оглянулась княгиня-мать. – Правду молвю, ты мне не по нраву пришлася – слишком уж дерзка, гордыней обуяна, ко всяким мерзким порокам лестна. Одначе – одной с тобою мы веры, веры истинной, христианской, что покуда, увы, на Руси не в чести. Потому – помогати друг другу будем. От людишек княжьих тя обороню, но и ты, якоже муж твой, а мой сын из дальнего похода вернется, будешь мне о нем все докладывать, все мысли его, все задумки, все! Выведывай и мне обо всем говори – тако и мы с тобой в мире жить будем… А в церковь – сходи. Оденься токмо понеприметнее да слуг с собой не бери – не привлекай чужих взоров. Да! Раскоряку-боярину дев не ищи, заходил, сказывал – не нать боле.

Женька едва сдержалась, чтоб здесь же, сейчас, не дожидаясь ухода Ольги, закричать:

– Йес!!!

Выкрутилась! Мало того, перетянула старую княгиню на свою сторону… как-то так.

А то, что для этого за собственным мужем для свекрови шпионить согласилась – так что с того? Чай, не чужие – одна семья. Да и не все рассказывать можно… и когда еще Святослав вернется-то – у-у-у! А до этого-то момента исчезнуть бы отсюда поскорее, добраться до родных мест, до Выдь-реки… а там… Заклинание «на отвор двери» девушка не забыла, даже пыталась и здесь, в детинце, пробовать – да не выходило. Выйдет ли на Выди? Об этом Женька пока старалась не думать, хотя специально мысли те из головы не гнала. Но и не особо переживала – сначала сделать задуманное, сбежать, попробовать, а уж потом… Не получится обратно в свою эпоху вернуться – тогда и думать, как жить да где. Тогда уж лучше княжной, да… и бегство нужно похитрее обставить, чтоб ежели что – вернуться.

Пожалуй, теперь только одно дело и осталось – убраться поскорее отсюда! Тем более пропавших – принесенных в жертву Перуну – дев искать больше «не нать» – не надо. Жалко, конечно, девчонок, и с боярином Раскоряком, козлом, за них бы посчитаться нехудо, да… Тут ведь все такие! Идолищам поганым в жертву людей принести – раз плюнуть. Одно слово – язычники.

Толстопузый боярин, облизав жирные пальцы, закусил мясо хлебушком и снова потянулся к братине:

– Вкусное у тя пиво, Миронег-волхв! Ну, что, выпем!

– Во славу Перуна, Сварога и детей сварожичей, – опрокинув чашу, не преминул заметить волхв. – Почаще заходи, почтеннейший Раскоряче-друже!

Сутулый, тощий, с длинной и узкой бородой, выкрашенной рыжей персидской хною, жрец, однако, выглядел вовсе не на свои пятьдесят годков, а куда как моложе. Весь был жилистый, сильный, горбатый, сильно выдающийся нос напоминал клюв хищной птицы, на тонких губах играла улыбка, темные, глубоко посаженные глаза цепко смотрели на гостя.

Как и всегда, волхв был одет в длинную белую – нынче измазанную свиным жиром – рубаху с вышивкой, на поясе и на шее болтались ожерелья из мертвых птичьих голов. Поговаривали, что в головах этих – источник неуемной любовной силы жреца – о ней в Киеве ходили легенды.

– Во славу Перуна!

Поставив братину, гость – известный многим в Киеве боярин Раскоряк – завистливо посмотрел на жреца, подумав, а не купить ли у него такое вот ожерелье – чтоб девки под тобой плакали, стенали, вопили! Не помешало бы, да вместо принесенных в жертву наложниц боярин уже давно прикупил новых. Тех-то, прежних, было не жаль – круглоголовые, молчаливые, как и все кривичи, девы вовсе не обладали волшебным искусством любви, лежали, как бревна, и толку от них особого не было, потому и расстался с ними Раскоряк без жалости – да ведь и было из-за чего! Давно уже молил у богов наследника, а все рождались дочери, девки… Девки – и от наложниц, и от жен, ну, кому все после смерти оставить – зятьям чужеродным? А оставлять было что – окромя землицы с людишками да усадеб, еще и амбары на пристани в Киеве, и ладожские склады, и восемь торговых ладеек с командами, и… Да много чего.

– Я тебя вот зачем позвал-то, друже…

Когда ели мясо, Миронег прогнал слуг и перешел к главному, ради чего и пригласил, собственно, боярина в свои хоромы, о которых мало кто в городе знал, но коими так хотелось похвастать. И нынче было – перед кем.