Неверный

— Мы все сдали кровь на совместимость, — перебивает он меня довольно бесцеремонно. — Каждый из нас для Амира неполностью совместимый донор, но все эти несовпадения являются критично значительными.

— Что это значит? — мой перевозбужденный мозг отказывается воспринимать информацию.

— Это значит, вероятность того, что костный мозг успешно приживется, ниже критичного. Мы не можем позволить себе рисковать.

— А ты…ты тоже? — пересиливаю себя и поднимаю глаза. Встречаюсь глазами с Демидом и отшатываюсь, глядя как по-айдаровски они сейчас полыхают. — Ты тоже сдавал кровь?

— Конечно, — он смотрит на меня не мигая.

— Не смотря на то, что ненавидишь Айдаровых?

— Я не воюю с детьми, Соня, — отвечает Демид, и я проваливаюсь ниже пробитого только что на его глазах дна. А я, получается, воюю…

— А как же Дамир?

— Он не подходит, — ответ звучит достаточно резко, я удивленно моргаю.

— Странно. Почему? Они же с Амиром практически родные братья, только матери разные? — переспрашиваю неверяще, и добавляю: — Точно так как и моя Майя.

Демид ничего не отвечает, продолжает сверлить взглядом. А для меня эта игра в молчанку становится просто невыносимой.

— Значит, ты приехал за Майей? — зеркалю его сверлящий взгляд, но Ольшанского таким пробить сложно.

— Я приехал, чтобы рассказать тебе о том, что есть один смертельно больной ребенок, которому ты можешь спасти жизнь. И все. Дальше решай сама, — он разворачивается и идет в прихожую. Тащусь за ним, с трудом переставляя ноги.

Уже в дверях Демид оборачивается и говорит, глядя мимо меня:

— Я завтра утром выезжаю. Если хочешь, поехали со мной. Нет, значит нет.

Понимаю, что не могу его отпустить, и лихорадочно ищу компромисс.

— Давай я здесь сделаю анализ, и если Майя подойдет, я сама ее привезу, — заглядываю в глаза Демиду, но он отрицательно качает головой.

— Это все время, Соня. Там все готово для экспресс-анализа, который будет готов через несколько часов. Но ты конечно же делай, как считаешь нужным.

— Подожди, — хватаю его за локоть, и когда он оборачивается, мучительно шепчу, прикрывая глаза: — Я не представляю, как снова ее увижу, Демид…

— Кого, Лизу? — уточняет он, отнимает мою руку и на миг задерживает в ладони. — Она сбежала, Соня. Бросила ребенка, чтобы не возиться с ним по больницам. Разве я стал бы просить у тебя невозможного?

Так что, значит, он все-таки просит?..

Демид выходит на площадку и говорит как будто в никуда:

— Завтра в восемь сорок пять я буду ждать у подъезда. Жду пятнадцать минут и ровно в девять уезжаю. Решение за тобой, Соня.

И идет на лестницу, не дожидаясь лифта.

Глава 38

Соня

А я еще считала его нормальным!

Сначала меряю шагами гостиную. Потом, уложив Майюшу, перехожу в кухню. Здесь не так просторно, но я все равно пробую покружить по кухне. Неудобно. Сажусь допить свой остывший чай и снова вскакиваю на ноги.

Не могу сидеть. И ходить как маятник от стенки к стенке не могу.

И он еще смеет утверждать, что он не Айдаров!

Да такой же как они, один в один. Непробиваемый бульдозерный танк. Который привык добиваться своего, плюя на чувства окружающих, шагая по головам….

Робкий внутренний голос, который мозг распознает как совесть, осторожно замечает, что Амир не сын Ольшанского. И что личной заинтересованности здесь у Демида нет и быть не может. Но эмоции захлестывают и заглушают все доводы разума и совести вместе взятые.

«Я с детьми не воюю…»

Еще бы! Такой благородный и великодушный Демид! Это известная стерва София Дашкова со всеми воюет. А младенцами закусывает на обед.

Убила бы…

В сердцах бросаю чашку в мойку, она чудом остается целой. Вздыхаю, открываю кран, вода бьет струей по дну мойки.

Он манипулирует мной, я прекрасно это осознаю. Демид давит всей своей массой, причем отлично знает, где и на что можно надавить. Вот только на дорожке, по которой он вынуждает меня идти, лед слишком тонкий и хрупкий. И я отдаю себе полный отчет, что стоит мне сделать шаг, тут же с головой провалюсь в ледяную воду.

Очень удобно быть благородным и великодушным за чужой счет.

Все тот же робкий голос внутри возражает, что когда Демид больше двух лет назад взялся мне помогать, его профит был нулевой. Возможно даже с небольшим минусом. Потому что как бы он ни кичился, это самый последний человек на Земле, который получает удовольствие от чьих-то страданий.

Демид был со мной в аэропорту, он видел глаза Рустама. И он совершенно точно не злорадствовал.

Но мне все равно хочется бросить чашкой не в мойку, а в Демида. Потому что знаю, какое приму решение. И этот гад знал. Уже когда сюда ехал, знал.

Плюю на время суток, на то что совершенно точно не высплюсь — впрочем, сон мне по любому не светит, — и делаю себе кофе. Достаю десерт. Вкусный, с голубикой.

Кофе пью сидя на подоконнике — он у меня широкий, удобный. Я туда подушек набросала декоративных, чтобы сидеть было удобнее.

Постепенно сдуваюсь, и пока моя внутренняя истеричка с довольным урчанием поедает десерт, голос разума звучит в голове все громче и настойчивей.