Неверная

Никто не рассказал «взрослым» про нас с Абширом, и, поскольку вся наша семья уважала его, они стали чаще оставлять нас с ним наедине. Мы постоянно разговаривали о Пророке Мухаммеде. Абшир считал себя чистым, истинно верующим. Он убедил меня надеть другую одежду, еще более плотную, чем мой хиджаб, чтобы не было видно ни единого изгиба тела. А я призналась ему, что мне стало трудно молиться пять раз в день и удерживаться от греховных мыслей.

Такие размышления приходили мне в голову все чаще и чаще. Когда мы оставались наедине, Абшир целовал меня, а он умел это делать. Поцелуй был долгим, нежным, просто невероятным, а потому греховным. Потом я говорила, что мне стыдно перед Аллахом, а Абшир отвечал:

– Если бы мы были женаты, наше поведение не считалось бы грехом. Мы должны тренировать волю и не позволять себе такого.

Так день или два мы сдерживали себя, а потом поднимали глаза друг на друга – и целовались снова. Абшир говорил:

– Я слишком слаб. Я думаю о тебе весь день.

Наше влечение, безусловно, было взаимным. Но мне начинало казаться, что мы пытаемся обмануть Господа.

Со слов сестры Азизы и из того, что вычитала сама, я знала, что важно было не только действие, но прежде всего – намерение. Нельзя было не только целоваться – нельзя было даже хотеть этого. Я же наслаждалась поцелуями, желала их, думала о них постоянно. Я боролась с этими мыслями, но не могла совладать. Я хотела Абшира, он хотел меня. И это был грех.

Начинался Рамадан, месяц поста, когда все должны поступать как можно более праведно. Сомали – полностью мусульманская страна; и Рамадан – это месяц объединения семей. Махад каждый день навещал нас; когда в сумерках звучал призыв к молитве, мы скромно ужинали тремя финиками и стаканом воды. Мы молились, а потом ели из большого общего блюда, счастливо смеясь; молодежь сидела отдельно от старших.

В восемь часов, когда наступало время вечерней молитвы, мы, молодые, все вместе шли в мечеть. Иногда Абшир, который был имамом в своей мечети, просил друга заменить его и шел вместе с нами. Все магазины были закрыты; улицы были полны смеющихся людей, огромная толпа стекалась к центральной мечети. Внутри огромное помещение было застелено ковром. Это было место для молитвы мужчин. Женщины молились в другом помещении, не таком величественном. Это был просто белый холл, устланный матами из сизаля. Но и таким это место внушало священный трепет.

После службы некоторые пожилые женщины уходили домой, но мы с Иджаабо продолжали молиться, как и Махад со своими друзьями. Мы проводили в молитве много времени и отправлялись домой только в одиннадцать часов. Мы, женщины, не имели возможности видеть имама, мы слышали его через динамик. Мечеть была полна: это было единение всех, общность тех, кто проводит время в молитве.

Когда молишься, полагаешься на милость Бога и веришь, что ты в руках Его. Но сколько бы я ни пыталась открыть свою душу этой силе, я никогда не чувствовала подобного. Я молилась, поскольку должна была, но я ничего не ощущала, кроме неудобства от долгого сидения на мате и спертого запаха от окружавших меня тел. Я никогда не молилась так горячо, как Иджаабо. Когда она обращалась к Богу, ее лицо становилось одухотворенным и прекрасным. После она говорила, что видела свет Аллаха и чувствовала присутствие ангелов, что мысленно переносилась в место, называемое Раем. Я никогда не тянулась к Небесам, во мне не было света.

Однажды вечером, в конце Рамадана, мы пошли в маленькую мечеть, где вел службу Абшир. У него был красивый голос; он знал Коран наизусть, и его молитвы вдохновляли прихожан. А когда он комментировал Коран, то было видно, что он понимает, о чем говорит. У Абшира была своя паства. Большинство прихожан были старше его, но все еще молодые люди, члены Мусульманского Братства.

Стоя в женской части комнаты, за перегородкой, я слушала, как Абшир говорит в микрофон о том, что близость между мужчиной и женщиной до брака невозможна, о чистоте помыслов и действий, о том, что лучшее средство от запретных мыслей – это молитва.

А потом он попытался поцеловать меня.

Шел Рамадан, месяц поста, когда каждый должен вести себя самым праведным образом, поэтому я была вдвойне поражена. Я отпрянула, у меня по коже побежали мурашки. Внезапно я поняла, что не могу больше выносить его прикосновений. Что-то странное было в наших отношениях. Я отстранилась от Абшира и попросила отвести меня домой.

Сейчас, оглядываясь назад, я уже не думаю, что Абшир был странным. Он угодил в ту же моральную западню, что и я. Вся молодежь, примкнувшая к Мусульманскому Братству, хотела жить, как можно точнее следуя заветам обожаемого Пророка Мухаммеда, но они были слишком строгими. Отсюда возникало лицемерие. Но тогда я думала, что либо Абшир, либо ислам насквозь прогнил – и, конечно, обвинила во всем Абшира.