Неверная

Ситуация в Аиле была стабильной, но путь туда из Могадишо было очень опасен, поэтому Махад пока не мог взять нас с собой. Бандиты безнаказанно хозяйничали на спорных территориях, грабили и насиловали женщин на дорогах. В сезон дождей машина могла застрять в грязи на несколько дней. Нам оставалось ждать, пока возобновится воздушное сообщение. Но с Абехом все было в порядке, поэтому мы сохраняли спокойствие.

В первый же вечер мы отправились на прогулку в один из районов на побережье океана, где дул прохладный бриз. Я глубоко вдыхала знакомый запах чеснока, благовоний и соленого моря и вспоминала, как играла здесь когда-то в детстве. Сняв туфли, я пошла босиком, и мелкие белые песчинки касались моих ног. Какое наслаждение!

В Найроби было пыльно, а когда шли бесконечные дожди, пыль превращалась в грязь, поэтому я никогда не чувствовала себя чистой. Еще в Найроби все ложились спать рано, а здесь, в Могадишо, по вечерам жизнь только начиналась. Магазины были открыты, и только их распахнутые двери освещали окрестности – уличных фонарей в этом районе не было. Повсюду гуляли люди, молодые семьи с детьми.

Вдруг электричество отключилось, свет в магазинах погас, и все вокруг погрузилось в кромешную тьму. Но постепенно стали зажигаться свечи, а потом генератор кашлянул и ожил. Сомали была явно беднее Кении: прежде со мной никогда такого не случалось.

Махад сказал, что нам придется пожить у Марьян; если мы сразу съедем, люди скажут, что в семье Хирси Магана процветает ревность. Он не приказывал нам, но вел себя теперь довольно властно. Хавейя не могла находиться в доме Марьян, хотя и уважала мачеху. Сестра порой ненавидела маму, но была ей абсолютно преданна, поэтому чувствовала себя виноватой из-за того, что по-своему любила Марьян. Поэтому вскоре Хавейя все же съехала. Меня же Махад уговорил остаться ради чести нашей семьи.

Ситуация сложилась непростая. В присутствии Марьян Фарах я всегда ощущала некоторую неловкость. Не по ее вине – мачеха была очень любезна, вела себя безукоризненно. Но в моей душе каждый раз пробуждалось что-то, чего я не должна была даже чувствовать, не то что говорить об этом вслух.

И все же атмосфера в доме была напряженной. Старшая сестра, Арро, бывала язвительной; она постоянно ссорилась с Иджаабо. А та носила головной платок даже дома и всегда одевалась только в серое и коричневое. На улицу она выходила в джил-бабе, закрывавшем глаза тонкой черной вуалью. Она смотрела на мой хиджаб с одобрением, но в ней всегда было что-то слишком приторное. Обе сестры испытывали к Хавейе смешанные чувства: казалось, они завидуют ее непокорности, но все же не любят ее.

Арро и Иджаабо относились к нам так, будто мы отсталые. Они смеялись над нашими странностями; мы запятнали себя тем, что выросли вдали от дома. Хотя та же Арро страстно желала заполучить любую европейскую вещь из тех, что были у нас. Обе сестры никогда не читали ради удовольствия. В Сомали трудно было достать книги, и, похоже, здесь никто не читал романы, популярные в Найроби. Вместо этого Арро и Иджаабо смотрели по телевизору бесконечные индийские фильмы и арабские сериалы. Нам это казалось очень странным, потому что все эти истории были глупыми, к тому же на арабском и хинди, которые сестры знали даже хуже нас с Хавейей.

Иджаабо была ярой последовательницей Мусульманского Братства. Марьян считала, что это, вероятно, скоро пройдет, но позволяла ей каждую неделю заниматься с приходящим учителем.

Несколько раз Иджаабо предлагала мне присоединиться к их урокам. После того как я сказала ей, что этот проповедник ничему ее не учит, только читает Коран по-арабски, а она кивает, Иджаабо возмутилась и перестала звать меня на занятия. Что я о себе возомнила – я, говорившая по-английски, на языке неверных? Как я посмела сказать, что этот человек, учившийся в Медине, в чем-то неправ?

Когда Махад приходил к нам, мы наконец-то могли выйти из дома. Часто он приводил с собой друга, Абшира, младшего сына начальника тюрьмы, казненного за помощь нашему отцу, и брата Абделлахи Абди Айнаба, просившего моей руки. Мы с Хавейей и Иджаабо шли вместе с ними в гости к другим родственникам.

Ощущение, что ты часть большой семьи, было чудесным. Вот что такое родственная связь: это чувство, что ты не должен ни перед кем оправдываться или что-то объяснять. Мы дурачились, шутили. Махад вел себя галантно и обходительно, даже с Иджаабо. Его друг Абшир был красивым, темнокожим, очень вежливым и образованным. Он был имамом Мусульманского Братства, которое быстро завоевывало сердца городской молодежи. Абшир всеми силами стремился стать истинным мусульманином, примером для других. Это восхищало меня. А еще он, как и я, жаждал объяснений. Оставшись наедине, мы вели долгие разговоры о вере как на сомалийском, так и на английском, который он выучил самостоятельно. Он был совершенно не похож на других имамов.