Неведомому Богу. В битве с исходом сомнительным

– Старик бушевал всю ночь, Мак. Бубнил, ругался. Раза четыре в час мне взбучку устраивал. И так всю ночь – никак успокоиться не мог.

– Нам ужасно жаль!

Эл выпростал руку из-под одеяла и поскреб щеку.

– Я все еще с вами, Мак. Но старик собрался жаловаться на вас. Утром пошел просить шерифа выгнать вас отсюда. Утверждает, что вы вторглись в частное владение и надо вас прогнать с его земли. Говорит, наказан за то, что слушал таких, как вы. Что я могу отправляться к чертям собачьим, если буду продолжать якшаться с вами. Злой, как шершень!

– Я боялся, что этим кончится, Эл. Слушай, мы знаем, что ты с нами, ясно? Но злить старика больше, чем он злится сейчас, не стоит. Можно попробовать немного исправить ситуацию. Притворись, что перешел на его сторону. Мы это поймем, Эл. И поддерживать с нами связь ты сможешь. Мне страшно жаль твоего старика.

Эл глубоко вздохнул.

– Я боялся, ты подумаешь, будто я вас предал. А если ты знаешь, что это не так, я скажу отцу, что послал вас к черту.

– Вот это правильно, Эл. А мы создадим тебе рекламу в городе. Ой, слушай, Эл! К тебе вчера вечером док не заглядывал?

– Нет. А что такое?

– Он пошел к тебе незадолго до пожара и до сих пор не вернулся.

– Боже мой! Что могло случиться с ним, как ты думаешь?

– Боюсь, что схватили беднягу.

– Обложили они вас крепко, правда?

– Правда. Но и наши ребята сегодня утром крепко им вдарили. Хотя если твой старик нас сдаст, завтра нас положат на лопатки.

– Значит, все пропало, да, Мак?

– Это ничего не значит. То, ради чего мы приехали, мы сделали. Борьба продолжается, Эл. Так что прояви миролюбие и притворись, что не допустишь больше никогда рядом с собой никаких пожаров. – Мак прислушался. – Идет кто-то?

Он бросился через кухню к передней двери и выглянул в окно.

– Это мой старик. Узнаю его шаги, – сказал Эл.

Мак вернулся.

– Я хотел проверить, не привел ли он с собой кого. Нет, он один. Можно бы улизнуть, конечно. Но хочется мне попросить у него прощения.

– Лучше не надо, – посоветовал Эл. – И слушать ничего не станет. Он вас теперь ненавидит.

На крыльце послышались шаги, дверь распахнулась. В проеме стоял Андерсон – удивленный и сердитый.

– Черт возьми! – выкрикнул он. – Убирайтесь отсюда, сволочи! Я ходил сдать вас! Шериф вышвырнет вас с моей земли, чтоб и духу вашего здесь не было!

Его грудь вздымалась от ярости.

– Мы только хотели выразить вам соболезнование. Мы не поджигали амбар. Это парни из города сделали.

– Плевать мне, кто это сделал! Амбар сгорел, весь урожай сгорел! Что вам, бродягам, до всего этого! Пропало теперь мое ранчо! – Глаза его наполнились слезами ярости. – У вас же никогда за душой ничего не было! Вы не сажали деревьев, не растили их, не трогали их руками. Вы же понятия не имеете о том, что такое собственность! Вы никогда не выходили в сад, не гладили стволы ваших собственных яблонь! Что вы в этом понимаете!

– Нам не дали возможности чем-то владеть, – сказал Мак. – А мы бы хотели иметь такую возможность, хотели бы растить деревья.

Андерсон пропустил его слова мимо ушей.

– Наслушался я ваших обещаний! А гляди, что вышло! Весь урожай пропал. В газете это будет.

– А как там пойнтеры? – спросил Мак.

Медленными движениями Андерсон подбоченился. Глаза его зажглись холодной беспощадной ненавистью. Очень медленно, тихо он проговорил:

– Псарня примыкала к стене амбара.

Мак повернулся к Элу и кивнул ему. Секунду Эл глядел на него вопросительно, а потом сердито бросил:

– Отец прав. Убирайтесь-ка отсюда, и чтоб я никогда вас больше здесь не видел!

Андерсон ринулся к кровати, встал напротив.

– Пристрелить бы вас сейчас, – сказал он, – но вместо меня это сделает шериф, и очень скоро.

Мак тронул Джима за руку, и они вышли, закрыв за собой дверь. До калитки дошли не останавливаясь. Мак припустил так быстро, что Джиму, чтобы не отстать, приходилось делать шаги пошире.

Солнце уже садилось, и в междурядьях пролегли тени деревьев, ветер шевелил ветки, и казалось, что и деревья, и земля нервно подрагивают.

– Трудно складывать общую картину из разрозненных впечатлений, – заметил Мак. – Видишь, какого-то парня ранили, фермера, вроде Андерсона, разорили, или глядишь, как коп давит еврейскую девушку, и думаешь: какого черта, какой во всем этом смысл? А потом вспоминаешь о миллионах голодающих – и все опять становится на свои места и делается просто и ясно. А уже одно это кое-чего стоит. И все же приходится постоянно прыгать, сопоставляя картины. Думал ты когда-нибудь об этом, Джим?

– Не сказать, чтобы думал. Не так давно я видел, как умирала мать, кажется годы и годы прошли с тех пор, хотя было это не так уж давно. Она так мучилась, что даже не захотела видеть священника. Думаю, в ту ночь во мне словно выгорело что-то. Мне жалко Андерсона, а потом думаешь: какого черта! Тут жизнь отдаешь, а он с амбаром расстаться не может!

– Ну, знаешь… для многих из этих парней собственность важнее жизни.

– Сбавь скорость, Мак, – попросил Джим. – Куда ты торопишься? Мне тяжело так идти.

Мак слегка замедлил шаг.