Неутомимые следопыты

— Да тот самый! Тот, что о моем госте гитлеровцам сообщил! — Михаил Федорович крепко хлопнул себя ладонью по коленке. — Ох, голова! Да ведь так и есть!.. Каратели тогда все в лес ходили — тропы искали, да, видно, никак найти не могли. А Клаву среди дня схватили, прямо на улице. Ее одну, никого больше. Но ведь на лбу-то у нее не было написано, что она партизанка. Мало ли девушек, похожих на нее, по улицам ходило! А взяли-то ее!.. Не иначе — донос получили, что будет она в городе в тот день!

Неожиданная мысль вдруг поразила меня. А что, если в отряде не было никакого предателя? И Клаву Муравьеву схватили не потому, что ее кто-то предал. Ведь в городе ее знали многие. Узнал какой-нибудь полицай и побежал сказал гитлеровцам… И может быть… Может быть, Клава Муравьева, не выдержав страшных фашистских пыток, в бреду, нечаянно открыла эсэсовцам тайну, где найти проходы в болотах, тропы к партизанскому лагерю. Она проговорилась, и все равно немцы ее казнили — на то они и фашисты. Но о проходах среди болот знали только она и командир — Вересов. Клава погибла, и Афанасий Гаврилович решил, что только Павел Вересов мог выдать врагу тайну. Вот откуда она, эта ошибка!..

Догадка эта стучала в моем мозгу тысячью звонких молоточков. Не решаясь высказать свою мысль вслух, я был целиком занят ею, пока Женька записывал на клочке бумаги адрес Егора Алексеевича Прохорова.

— Значит, Серега, нужно шагать к Прохорову, — оживленно произнес Женька, когда мы вместе со всеми ребятами очутились на улице.

— А вы еще в Печурово пойдите, — сказал Федя.

— В какое Печурово?

— Это деревня, за болотами, — принялись наперебой объяснять ребята.

— А вот рядом еще Марьино есть, — подсказала Настя. — И туда, верно, партизаны тоже наведывались.

— Знаете что, ребята! — вдруг предложил Митя. — Давайте их проводим. Они же дороги не знают. Соберемся как-нибудь вместе и пойдем.

— Значит, у нас теперь целый отряд будет, — обрадовался Женька. — Целый отряд следопытов!..

— А что! — подтвердил Митя. — Отряд и есть.

Всю дорогу до самого дома Женька строил разные планы. Уже совсем недалеко от дома, когда мы проходили мимо ряда высоких тополей, Женька вдруг подпрыгнул и ловко поймал в кулак слетевшую с дерева бабочку — с черными крыльями, по которым будто перевязь, шла голубая полоска.

— Катокала фраксини, — сказал я почти машинально. — Голубая ленточница… И зачем ты, Женька, ее поймал? Нам теперь будет не до бабочек.

Женька ничего не ответил. Только пристально взглянул на меня. А потом достал из кармана коробку и бережно засунул в щель голубую ленточницу.

Драгоценный подарок

— Долго же вас продержал Михаил Федорович, — сказала тетя Даша, когда мы пришли домой. — Наверно, про всю свою жизнь успел рассказать?

— Он только про войну рассказывал, — отозвался я. — Про партизана, которого прятал в погребе.

— Знаю, — кивнув, сказала тетя Даша. — Теперь-то это уже всем известно.

Когда тетя Даша начала разливать по тарелкам суп, наверху хлопнула дверь, и ступеньки лестницы заскрипели под шаркающими шагами спускающегося к нам Ивана Кузьмича.

— Ну, историки, — весело проговорил он, усаживаясь за стол, — как успехи?

— Кое-что узнали, — сдержанно ответил Женька.

— Иногда и кое-что — это уже немало, — произнес Иван Кузьмич. Он отломил кусочек хлеба. — Ну, так о чем же вы узнали?

Я начал рассказывать. Иван Кузьмич внимательно слушал. Конечно, я рассказал все гораздо быстрее, чем Михаил Федорович.

— Да-а, — протянула тетя Даша. — Хороший он человек, старый Григорьев. И вот ведь — всю семью потерял. Два брата с фронта не вернулись… Сестра тоже померла… — Она помолчала и добавила, вздохнув: — Много хороших людей не возвратилось…

Неугомонный Женька готов был лететь к Егору Алексеевичу Прохорову тотчас же, после обеда. Но я так наелся, что не мог двинуться с места.

— Знаешь что, Жень, — сказал я, — давай лучше, как Митин дедушка говорил, список составим. Потом покажем сразу Афанасию Гавриловичу, когда он вернется, и узнаем, кого в том списке не хватает.

Усевшись за столиком в нашей комнатке, мы разложили перед собой все документы и бумаги. Я раскрыл наугад красноармейскую книжку, не слишком пострадавшую от времени и сырости. На первой ее страничке стояли фамилия, имя и отчество — Андрей Васильевич Степняк. Женька переписывал фамилии из партийных билетов.

«Громов Яков Петрович… — выводил он на бумаге. — Рузаев Платон Никифорович…» Я заглянул в документы коммунистов. Их карточки в партийных билетах можно было хорошо рассмотреть. Громов худощавый. Лицо тонкое, а глаза пристальные, смотрят внимательно. Курчавые волосы… Нос с горбинкой… Платон Никифорович Рузаев круглолицый. В глазах смешинка.

— Ты что задумался? — Женька ткнул меня в бок кончиком карандаша.

— Ничего, Жень, я так…