Неутомимые следопыты

Прихожу на рынок. Народу множество. Шум, гам, поросята визжат, гуси орут, куры кудахчут. А в том ряду, где салом торгуют, бабы меж собой расспорились, дойдет к нам немец или не дойдет. Ну, у большинства такое склонение, что не дойдет. А кое-кто говорит — пробьется. А та тетка, у которой я как раз подходящий шматок высмотрел, возьми да и скажи: «Подумаешь, немец! Не человек, что ли? И при немцах проживем!..» — «Ах ты, — говорю я ей, — карга! Как у тебя язык не отсохнет? Ты ли, толстая, при немцах проживешь? Да он тебя с твоим салом живьем сожрет и корки не оставит!..»

И вот тут как раз немец сам за себя и подтвердил.

Сперва я не понял, что это вдали загудело: то ли гул, то ли свист… И вдруг эдак низенько над рынком промелькнули три самолета. Словно три черных креста кто-то через базар перекинул. Промелькнули и исчезли.

Люди стоят, в небо смотрят, а там уж и гула не слыхать. Даже и рассмотреть не успели, какие такие это самолеты — немецкие ли, наши ли…

Однако недолго мы в сомнениях оставались. Вновь послышался гул. Только уже не такой ровный, как прежде, а с подвыванием. Это уже после мы ученые стали — разобрались, что к чему. Сперва немец примеривается, а после для стрельбы заходит на цель. А тогда еще мы ничего не знали. Встали опять, рты поразевали, в небо смотрим. И вдруг застрекотало в небе, ринулись сверху вниз черные кресты, хлестнуло пулями по рядам, по людям, по возам… Крик поднялся, столпотворение. Бросились все врассыпную. А у меня будто ноги к земле приросли. Не могу понять, что делается. Страху-то я тогда не чувствовал. Так налетели, что и испугаться не успеешь. А когда скрылись самолеты, гляжу, кто в пыли корчится, кто стонет, кто криком кричит.

Базар в один миг опустел. Так и не купил я сала. А когда домой вернулся, только там и сообразил, как близко от меня в те минуты моя смерть пролетела.

Михаил Федорович умолк и несколько минут сидел, опустив голову. Мы трое тоже не произносили ни звука.

— Да, — внезапно подняв голову, продолжал старик, — вот как все оно началось. Потом потянулись через наш городок беженцы. За беженцами вслед красноармейцы через город пошли…

Городок наш сдали без боя. Только электростанцию взорвали, отходя. Больше, пожалуй, и взрывать было нечего. Вокзал немцы сами примерно за неделю до того разбомбили.

Погрузился наш Зареченск во тьму. Ни души в ту пору на улицах не было. Даже собаки побоялись брехать… И два часа в городе стояла такая непривычная тишина. Словно насторожилось все. А потом показались мотоциклисты. И вслед за ними вошла в Зареченск первая немецкая колонна.

Новый клуб, что перед самой войною построили, фашист под комендатуру занял. По всему городу на домах, на воротах, на столбах листочки забелели. И стали солдаты народ из домов выгонять: «Шнель, шнель, рус, читайт приказ…»

Были те приказы напечатаны на двух языках: по-немецки и по-русски. Говорилось там, что в течение трех дней все жители обязаны зарегистрироваться в комендатуре и сдать любое имеющееся оружие, в том числе и охотничье со всем снаряжением. Под конец, как у них водится: «За ослушание — смертная казнь».

Солдат своих фашисты на постой по лучшим домам распределили. Ну а самые лучшие из лучших, самые чистые — для господ офицеров. И в моем доме тоже появился незваный гость — лейтенант, помощник коменданта… С денщиком. Рыжий такой денщик, на жеребца похож.

Начали враги в нашем городке хозяйничать. Нашлись, конечно, такие мерзавцы, что сразу перед врагом плясать начали. Некоторые в полицию пошли, чтобы на работу в Германию их не угнали, другие просто стали на людей доносить: кто при Советской власти отличался, на собраниях выступал, стенные газеты выпускал, агитатором был во время выборов. Вот немцы и придирались: скрыл свою верность Советской власти. По тем доносам проклятым многих арестовали.

Да, были всякие — и доносчики, и открытые предатели. Один такой особенно яро себя фашистам показывал. Хорьков Терентий. Ух и злой же был негодяй!.. Его отец — Стратон Хорьков — до революции торговлю в городе имел, бакалею. Он особенно в девятнадцатом году отличился, когда в Петрограде и в Москве голодали. Много он тогда добра наспекулировал. Ясное дело — Советская власть его сразу же за шиворот взяла, и уехал он невесть куда, в места далекие. А сын его остался. Затаил на всех злобу, а при немцах развернулся. По его доносам многих тогда похватали. Правда, недолго он лютовал. Настигла его, негодяя, партизанская кара, А случилось это как раз в тот день, к которому я и веду свой рассказ.

Много бед и зла натворили в нашем Зареченске фашисты. Молодых парней и девчат стали скопом отправлять на тяжкие работы в Германию. Кое-кто угодил и в концлагеря. А потом увидели мы, зареченцы, и первую фашистскую казнь. Не вора казнили, не бандита, а человека правильной чистоты. Главного врача нашей больницы — доктора Соловьева Николая Акимыча…