Неудачник

— Где ж тебя лешак носил, окаянный ты? — спрашивает деда. — Как уйдет рыбалить — и с концами! Не дождешься его!

— Тише, баба! — гаркает на нее дед. — Я гостя привел. Ты сначала накорми, в баньке попарь, а потом расспрашивай.

Старушка подбоченивается, говорит:

— Это ты, лешак старый, меня, поди, Бабой-Ягой назвать стараешься?

— Э-э… — начинает дед.

— Молчи, старый, — перебивает бабушка. Потом обращается уже ко мне. — Внучек, ты подожди. Сейчас в баньку сходишь, покушаешь. На печке тебе постелем.

— Как тебя звать-то, внучек? — спрашивает дед. — А то и не знаю, как благодетеля моего зовут.

— Эх, ты, — вторит бабушка. — Даже имени не спросил. И сам, наверно, не представился.

— Да с тобой преставишься скорее… — ворчит дед.

— Вова меня зовут, — говорю я.

— Владимир, значит, — говорит бабушка, гладя меня по голове. — Хорошее имя. Меня зовут баба Валя. А этот лешак старый — дед Митя.

— Очень приятно, — сконфуженного говорю я.

Бабушка уходит в баню. Дед тоже выходит. Я закрываю глаза, дремлю.

— Банька готова, внучек, — это бабушка. — Пойдем, провожу.

Баня небольшая. Узкий предбанник, только для того, чтобы сбросить одежду. На крючке, вбитом в стену, пара веников. В парилке у входа печка с раскрытой створкой. Там — раскаленные камни. Вплотную к ней расположен бак с горячей водой. У стенки размещаются полати. Сбоку — небольшое окошко. Несколько тазиков, да мыло дополняют картину.

Только захожу, закрываю дверь — чувствую жар. Баня прогрета хорошо. И тепло держит основательно. Дед, наверно, еще и хороший мастер.

Наливаю в один таз горячей воды, замачиваю веник. Во второй — прохладной. Потом выливаю полковшика кипятка на камни. Из печки, с шипением и свистом, вырываются клубы пара. Через пару мгновений становится невозможно дышать. Я кашляю. Уши, лицо жжет пар.

— Хорошо, — говорю тихо.

После холода и одиночества, обволакивающий, влажный жар бани лечит тело. Кажется, что может вылечить даже душу. Тело исходит потом. Приятно пахнет веником.

Еще полковшика на камни. Веник. Тело словно оживает под ударами. Уходят тревоги, невеселые мысли. Все заменяет боль разгоряченной кожи, и приятная истома. И в момент, когда уже невозможно терпеть жар, я выхожу, а точнее выползаю, в предбанник. Там на небольшом столике стоит стакан морса. Пью большими глотками, жадно. И снова в парилку.

После сидим с дедом за столом. Баба Валя, ставит простую, но вкусную еду. Ароматные щи, вареная картошка со сметаной и солеными грибами, мясо, хлеб.

— Давай, немного, — говорит дед, поднося бутылку с самогоном.

— Нельзя. Я сейчас домой поеду. Если гаишники остановят — на пятнадцать суток арестуют.

— На такой машине, да остановят? — сомневается дед. — Ну, да твоя правда. Зачем рисковать попусту. Но с собой я тебе пошлю. Не отказывайся, нельзя. Самогонка хорошая, сам гнал. Получше всех этих ваших висков с коньяками.

Дед выпивает, довольно крякает. Не закусывает — занюхивает куском черного хлеба.

— А может, у нас останешься? — спрашивает бабушка. — На печке постелем. На ней спать хорошо.

— Не хочу вас стеснять. Да и дома потеряют.

— Это ты зря, — говорит дед. — Ты нас не стеснишь. Наоборот, рады будут. Но, если дома ждут, то тут ничего не поделаешь — надо ехать. Правда, старуха?

— Ты кушай, кушай, Володя, — говорит баба Валя, игнорируя деда. — Еще грибочков? Или мяса?

— Спасибо, баба Валя, — благодарю я. — Все очень вкусно. Я прямо объелся.

Мы едим, разговариваем. Старики спрашивают меня про семью, работу. Им интересно знать, есть ли у меня сад, работаю ли на земле. Стараюсь не разочаровывать, подробно рассказываю обо всем. Душа словно оттаивает. Кажется, что, наконец, вернулся со льда заснеженной реки.

Уже собираясь уезжать, благодарю стариков, как-то искренне, без внутреннего отторжения, желаю здоровья.

— Хороший ты человек, Володя, — говорит дед. — Спасибо, что спас. Ты в этом доме желанный гость. Приезжай, когда будет нужно. Поможем. Словом, делом. В общем, всем, чем сможем.

От этих слов что-то щиплет в носу, на глаза наворачиваются слезы.

— Спасибо, дед Митя, — говорю я, обнимаю его.

— Э-эх, — вздыхает дед, отворачивается. — Ну, да ладно. Ехать тебе пора.

— Всего доброго, — говорю я.

— Дай то Бог! — отвечает дед. — И тебе, внучок.

Я сажусь в машину, завожу. Жду, пока прогреется. Дед стоит на крыльце, не уходит. Трогаюсь с места, мигаю на прощание фарами.

Дорога домой сливается в бесконечное мельтешение снега, треск радио и слабое гудение мотора. Ставлю машину в гараж, иду до квартиры. После бани холод беспокоит мало. А в подъезде уже тепло.

В квартире все будто замерло без хозяина. Все ждет момента, чтобы включиться в работу, развлекать, ублажать, отрывать от реальности. Но я, не включая света, раздеваюсь, ложусь под одеяло. За окном кружится, ведомый порывами ветра, снег. Чуть поскрипывают замерзшие деревья. А мне тепло и хорошо. Так хорошо, что сон приходит мягко, обволакивает, и несет, несет туда, где помнят и ждут.

Пересдача