Нетелефонный разговор

Не отвечаю на письма несчастных из мест заключения, не умею утешать. А что скажешь? Вот уж с месяц лежит на столе письмо одного из Твери со стихами (стишки тоже ничего себе), где он пишет: «Сижу за убийство, к которому не имею никакого отношения». Я понимаю – в лагере все сидят ни за что, но этот написал такими словами, что я ему верю, не сочинишь. А раз верю, то просто обязан я что-то, не знаю что, но предпринять. Однако письмо пока лежит без движения. Снимите с меня один балл! (Со скидкой на мою плохую кардиограмму.)

А вы поглядите, как я одет! Джинсики, маечка или свитерок, причесочка бандитская, перстень, цепь на шее. Такой подросток Ди Каприо, год рождения 1923-й. А сверху – не пальто от какого-нибудь Армани или, еще лучше, на меху от нашего портного Рабиновича (человек, уважающий себя даже больше, чем его другие уважают), а студенческая пуховка «Рибок», не новая – ну, Ди Каприо или даже его младший брат. А может, я спутал Ди Каприо и Аль Капоне?

Это я в ответе за то, что обе мои дочери не больно преуспели в жизни при наличии просто явных, от Бога, способностей – у одной к музыке, а у другой к художеству. Ну, как я не настоял, не заставил силой их учиться и победить свое хиппство, когда ничего не надо, кроме фенечек, и все по фигу! Это что, их вина? Только моя – ведь я у нас считаюсь не только самым старшим, но и самым разумным. Сбавьте еще один балл.

А сам-то я, правильно ли я прожил, держась за юбку пусть и любимой жены, дома, в пенатах, на диванчике с книжечкой? Другие на байдарках опрокидывались в горные речки, ноги ломали, ходили на кабана в Алтайском предгорье, ставили паруса на яхтах в Средиземном море, взбирались на Эверест. Я ведь не подкаблучник, не страдатель по женской ласке, я мужик – именно тот бродяга с котомкой, которому «кроме свежевымытой сорочки», да и ее-то, свежевымытую, не надо! Я – Челкаш, я – Жак Кусто, я – солдат Иван Чонкин, я – Веничка Ерофеев! Почему же я позволил своему гороскопу (Дева) и обстоятельствам навязать мне совсем другую жизнь? Значит, нет, не бродяга, а: «Лидочка, подай-ка котлетку с жареной картошечкой». Вот и бляшки в сосудах, и шагреневая кожа моей судьбы сузилась почти до полного отсутствия. Тут можно бы снять два балла, но уже не с чего снимать!

Стихи мне приносят и песни в записях почти каждый день. Кто – просто на оценку, а кто и с корыстью, чтобы помог. Раньше отзывался, напутствовал, даже помогал, как мог, а теперь с порога отправляю. Говорю: пробивайтесь, как сможете, но во-первых, это пока еще плохо, а потом знайте: пробиться трудно и все места давно заняты! Ну и зачем им знать это? А если бы так Блок и Городецкий ответили Сергею Есенину? Конечно, как правило, все у них на самом деле слабо и беспомощно, но человек-то – он человек, надеется. Вот тот, из лагеря, пишет: «Из всех людей на свете я выбрал Вас – Вы единственный имеете сердце мне помочь». (Это что без вины за убийство срок мотает.)

Радуюсь ли я, по-настоящему, искренне, чужим удачам в песне? Отвечу, как ответил когда-то Оксане Пушкиной в интервью по телевидению.

Вопрос: – Михаил Исаевич, вы знаете, у актеров, у спортсменов тоже, существует профессиональная ревность друг к другу. А вот в вашей среде это тоже есть?

– Что вы! Мы рады успехам другого, как своим собственным!

– Кого тогда вы могли бы назвать, кто так же успешно работает в песне?

– Никого!

Вот вам последний компромат, который я нарыл на себя. Мог бы еще и еще, да стоит ли? И так ясно, что не ангел. А баллов уже просто не с чего сбрасывать. Пощадите.

Ну, конечно, не ангел,
Не ходил по паркету,
А всему научился
У людей задарма!
И прищурясь, шатался
Я по белому свету,
И на скользкой дорожке
Набирался ума!

А чужого, лишнего,
На меня навешано,
Слава нехорошая
Ходит по пятам!
Волюшка с неволюшкой
Круто перемешана,
Трепыхнулся, селезень,
Ты уже и там!

Ну, конечно, не ангел,
Есть и в чем повиниться,
И бывает, когда я
Это сделать готов,
Но со всеми в расчете
И свободен, как птица,
С отпечатками крыльев
В картотеке ментов.

Ну, конечно, не ангел,
Как-то даже неловко
Строить бывшему вору
Из себя мужика!
Но махнула рукою
На меня уголовка,
И братва обещала
Не снимать с общака.

Прощание с книгой