Нет у любви бесследно сгинуть права...

Чего ж он сам, зевака из зевак,
Поэт хваленый, этот риск затеял?
Когда к нему на службу я вступал,
К болезненному, доброму ребенку,
Я думал жить спокойно и разумно,
Лечить его на суше, не на море.
Пускай их черт на вертел всех посадит,
Пусть сжарит ад проклятых пилигримов
Антиохийских! Первые они,
Придя к нему в его спокойный замок,
В час ужина, за вкусною индейкой,
Ему напели в уши про нее,
Про Мелисинду сказочную эту.
С каким они усердьем неуместным
Хвалили дочь великого Раймунда
И Годиерны! Слушать — просто бред!
Чего-чего они не говорили:
«Цветок далекой Азии роскошный,
Звезда небес!» Чего они не пели!
Особенно один, с безумным взглядом…
Он, помню я, наговорил такого,
Что, встав из-за стола, наш милый принц,
Поэт, влюбленный в тень и шорох ветра,
Провозгласил ее своею дамой
И с той поры остался верен ей,
О ней мечтая, для нее рифмуя…
И так себя настроил за два года,
Что наконец, день за день угасая
И близкий свой предчувствуя конец,
Решил пуститься в путь за сине море
К неведомой своей «Принцессе Грезе»,
Не в силах умереть, не увидав
Хотя на миг ее!..

[Поёт Бертран, друг принца Жофруа.]

Итак, опять, мои друзья,
В час непогодный, в час туманный,
Начну рассказ свой пылкий я
Вам о красавице желанной.

Ее кудрей волнистых цвет
Как будто нити золотые;
Лучи играют голубые
В ее очах, как лунный свет.

В ней кротость, тихая святыня,
Мадонны нежной чистота
С красой языческой богини
Так упоительно слита.

В ней то веселия порывы,
То нега странной тишины;
При ней все женщины ревнивы
И все мужчины неверны.

Она смеется — вянут розы,
Поет — смолкают соловьи.
Когда она роняет слезы,
Ручья завидуют струи.

Так Мелисинда, цвет весенний,
Созданье лучшее творца,
Живет средь лучших украшений
Большого светлого дворца.

Такою, если пилигримы
Не лгали в дивной песне нам,
Священной радостью палимы,
Такой ее увидим там!..

[Говорит принц Жофруа.]