Нет права жить, нет права умирать

Мне не хотелось домой. Я не плакала, не устраивала истерик. Лишь молча направлялась в сторону парка, чтобы побыть одной и не видеть никого из людей. Меня встретила та же неуютная сейчас скамейка, и фонарь, гневно качавшийся на холодном ветру. Моросящий дождь прекратился, и наступила тишина. Пугающая, мёртвая. Ни души вокруг, лишь я, скамейка и тусклый фонарь, да аллея, что своими голыми деревьями в темноте напоминала дорогу в сумрачный мир. И тени других, выключенных фонарей казались надвигающимися из загробного мира призраками ночи.

Ветер усилился вновь. И теперь завывал, словно в тёмном тоннеле, напомнив мне первые локации лабиринта моих снов. Стало нестерпимо холодно, и я поняла, что моя шапка осталась там, в ненавистном кафе. Ничего не хотелось, жизнь вновь потеряла свой смысл. Хотелось просто спать, отключиться и не знать, что вокруг существует зло и предательство. Но к Дэну не хотелось тоже. Я словно растеряла себя полностью и целиком, утратила частицу себя, которая ушла вместе с той, несуществующей дружбой. Ведь дружба – это не любовь, которая бывает безответной. Это чувство всегда обоюдное, а предательство того, кто назывался твоим другом ещё недавно иногда хуже, чем любовь без ответной реакции.

Даже не знаю, сколько провела тут времени, оно потеряло свой счёт. Я продрогла до костей, и вся дрожала. Собравшись с мыслями, я заставила себя пойти домой. Ночевать на скамейке мне не слишком хотелось, и я честно надеялась, что моя мама уже спит, но она встретила меня со странным злым выражением лица:

– Поганая девчонка! Ты видела сколько времени? Твой телефон недоступен!

– Он сломался, – тихо ответила я.

– Ты его специально сломала, думаешь я завтра побегу покупать тебе новый? Дрянь ты такая! Чем ты там занимаешься? Хочешь мне дитё в подоле принести?

– Мама! – я повысила тон. – Ты ничего не понимаешь!

– Я вкалываю сутками для того, чтобы прокормить тебя! Спать нормально не могу, устаю. А ты такое творишь, сучка, – она дыхнула мне в лицо дешёвым коньяком, и я поморщилась от этого запаха. Меня охватила ярость, которой прежде я не замечала в себе, и я высказала ей то, что знала очень давно, но просто молчала:

– Ты вкалываешь? Да что я вижу от тебя?! Драные носки и пельмени? Ты собираешь на своих счетах деньги лишь для того, чтобы потом сплавить меня к бабушке, а самой полететь в Милан или махнуть со своими знакомыми в Египет! Думаешь, я не видела твои фото, что ты скрываешь так старательно? Предполагаешь, что я не знаю, чем ты там занимаешься? Ты хоть раз подумала обо мне? Никто обо мне не думает. Но другие хотя бы не делают вид, что я им нужна. А ты просто лицемерка! Не нужны мне твои деньги и ты мне не нужна, – я взорвалась, но всё это так долго копилось во мне.

– А тебе нужен только твой отец-бабник! Он никогда не любил нас. Вот эти его подачки…, – она взяла с полки невесть откуда взявшийся здесь планшет, что подарил папа, – это всё на что он способен! Я сколько раз говорила тебе ничего у него не брать! Сколько повторяла!

– Я люблю его! И он гораздо лучше тебя! За что мне такая мать вообще досталась?

В ответ она размахнулась, чтобы ударить меня, но я увернулась, а планшет вылетел из её рук и упал на пол. Я ринулась, чтобы поднять его, и вдруг сквозь ту пелену, что застилала мои глаза увидела на нём трещину, что расползлась по почерневшему экрану. На минуту я просто потеряла дар речи, просто слова застряли во рту, и я начала задыхаться.

– Ты…ты…что ты наделала… я тебя ненавижу! – слёзы прыснули из глаз, и я потеряла над собой контроль. Я не могла находиться здесь больше, не хотела. Хлопнув дверью так, что штукатурка посыпалась, я выскочила в подъезд, кинувшись по лестнице вверх. Потом затаилась, пытаясь отдышаться. Мать открыла дверь, выглянув, и прошла по лестнице вниз два пролёта.

– Вернёшься сама! Иди, гуляй ночью, продолжай…, – она вернулась и закрыла дверь за собой, хоть и не повернув ключи.

Где-то раздалось тиканье настенных часов и раздался лай собак, а потом всё стихло. Я двинулась дальше, вверх. На пятом этаже мой взгляд упал на люк, ведущий на крышу. К нему вела дверь с решёткой, которая никогда не закрывалась, а через пролёт был люк на саму крышу. Я вылезла туда, и мне в лицо ударил холодный ветер со снегом. Первым снегом приближающейся зимы. Мокрый, он таял тут же, попав на лицо, стекая по щекам холодными каплями. Я споткнулась о какой-то провод, и упала, протянувшись на поверхности. При этом я больно расцарапала свои ладони о шершавое, как наждачная бумага, покрытие кровли. Трубы и разваленные кирпичные вентиляционные шахты вставали на моём пути, а я почти не видела их через слёзы, застилавшие глаза. Свет внизу, а это был свет фонаря во дворе, как путеводный маяк светил, предательски маня туда.