Нет ничего невозможного. Путь к вершине

Мы снимаем кроссовки, надеваем ботинки и кошки. Не теряя времени у подножия, мы начинаем подниматься по каменным пластам, которые позволяют хорошо продвигаться вверх. Пройдя через несколько изогнутых и наклонных пластов снега, мы оказываемся на середине маршрута. Именно тут начинаются реальные трудности. Если дать волю воображению и представить, что сейчас мы хотели бы спуститься, то можно было бы сделать это на лыжах. Если дать волю воображению. Но сейчас нам предстоит путь вверх, по вертикали.

Мы привязываемся, оставив между нами расстояние в несколько метров, и продолжаем вместе подниматься, время от времени на самых вертикальных участках используя что-то для подстраховки. Метр за метром мое беспокойство, что я не смогу достаточно ловко карабкаться вверх, рассеивается, и меня охватывает приятное чувство увлекательной игры. Путь очень долгий, это почти три километра, а стену слева направо перерезают многочисленные трещины — но на таком ландшафте трудности обычно длятся недолго. Небольшие вертикальные участки изо льда или камня, по двадцать или тридцать метров, чередуются с более простыми заснеженными поверхностями; правда, нависая над пустотой, они внушают пугающее чувство уязвимости.

На стене — только мы двое. Хотя пора начинать прокладывать новый маршрут, Ули так хорошо знает рельеф, что ни секунды не сомневается. По мере продвижения он показывает мне участки, по которым поднимался раньше.

— Это маршрут Метанойя, открытый Джеффом Лоу[45], по которому я попытался пройти несколько дней назад. А там маршруты, которые много лет назад открыл я, — Пасиенсия и Янг Спайдер[46].

— Ули, на этой стене есть что-то, что ты не прошел?

— Ой, много, много всего… Даже если бы я поднимался каждый день… Понимаешь, мне уже сорок, я взрослею и все вижу другими глазами. Смотри, даже вот сегодня: никогда раньше я не добирался из Гриндельвальда до подножия горы бегом.

— Может, как-нибудь запланируешь спуск отсюда на лыжах? — подкалываю его я, зная, что он не фанат этого вида спорта.

— О! На лыжах я тут не спускался, но вообще ради тренировки перед Аннапурной сделал пару скалолазных спусков.

— Да ладно! — Я ошеломлен. — Но… но… здесь даже карабкаться вверх трудно, а уж спускаться — это самое сложное!

— Слушай, ну я хотел убедиться, что способен спуститься по такому рельефу, причем по крупной стене, чтобы быть уверенным в своих силах потом, в Гималаях. И я подумал, что хороший вариант тренировки — это подняться по западному склону, самому легкому, а спуститься лазанием по северному, который отлично знаю и могу пройти с закрытыми глазами.

Я был так потрясен этим открытием, что не мог произнести ни слова в ответ. Он продолжал рассказывать то об одном, то о другом, сказал, что южная стена Аннапурны не труднее (ага, конечно, так я и поверил), чем эта, так что по ней на самом деле легко спускаться. Невероятно. Я делаю усилие, чтобы переварить услышанное, а мы тем временем продолжаем ползти наверх.

Вообще, когда Ули пару лет назад один поднялся по южному склону Аннапурны[47], по двум тысячам метров стены, до высоты в восемь тысяч девяносто один метр, он заставил весь мир лишиться дара речи. Это невероятно сложная стена, а высота подразумевает дополнительные трудности. Он сделал это в одиночку, одним рывком в двадцать восемь часов. Несколькими неделями позже французские альпинисты Стефан Бенуа и Янник Грациани повторили тот же маршрут — но на восхождение и спуск у них ушло десять дней. Высота и холод сопровождались такими сложностями, что в итоге ребятам пришлось ампутировать несколько пальцев.

Его рассказ заставляет меня зависнуть с открытым ртом:

— Пока я поднимался, я был полностью отрезан от мира. Кроме подъема, не существовало ничего, концепции прошлого и будущего исчезли. Я полностью находился «здесь и сейчас». Удар ледорубом, потом другой, один шаг, еще один. Я видел только ледорубы, которые пробивали снег и лед. Поле зрения сузилось. Я находился посреди гигантской стены, с очень ограниченным оборудованием. Я ощущал легкость, но одновременно крайнюю уязвимость. Я знал, что любая ошибка, даже самая маленькая, будет смертельной. Но, несмотря на это, я совершенно не боялся ошибиться. Я давал себе приказы и как будто со стороны контролировал того, кто поднимался по южной стене Аннапурны. Я не чувствовал себя собой. Меня не волновало, что будет, если этот человек упадет. Будущего не существовало.

Уже тогда он жил в мире, отличном от нашего. Прежде чем отправиться в экспедицию, он принял возможный риск — перспективу того, что путь может оказаться дорогой в один конец. Он воспринимал смерть как один из возможных исходов. Когда он спустился живым и здоровым, то его мысли заместила пустота — она приходит только когда ты уверен, что дошел до предела, который никогда не сможешь превзойти. Когда ты прожил этот предел.