Нет, не призраки!

Словно услышав едкую реплику Спиридонова, снайпер открыл один глаз. Фролов наклонился и вытянул кляп.

— Glauben sie mir…[12] Я не снайпер!

Лицо Добриченко перекосилось от злости.

— А это что? — Тонкий палец лейтенанта побежал между двумя строчками в солдатской книжке: офицеров — 22, солдат — 76.

Гитлеровец упал на колени:

— Герр лейтенант, пощадите. У меня есть дети…

И тогда впервые за всю войну Добриченко изменила выдержка. Острый подбородок необычно задрожал, из груди лейтенанта вырвался стоп и поднялся до надрывно высокой ноты:

— У него есть дети!.. А у этих девяноста восьми, — ротный махнул снайперской книжкой, — не было?.. Не было детей?.. И матерей? И невест?

Добриченко закусил белую как мел нижнюю губу и выхватил пистолет. Майор всем телом навалился на его руку:

— Павло, ты с ума сошел!

Лейтенант вырвал руку с такой силой, что Воронов отлетел метра на четыре. Добриченко шагнул к побледневшему гитлеровцу, но, овладев собой, остановился.

— Отправить в штаб, — уже вполне спокойно приказал лейтенант Сереже. — Пускай допрашивает его Сорокин…

В тот же вечер майор Воронов написал письмо Сережиной матери. Хотелось рассказать ей о сыне, о том, что за мужество и отвагу он представлен к правительственной награде — ордену Красной Звезды.

Указ Президиума Верховного Совета СССР мы прочитали за Вислой. Но Сережи уже не было.

Он погиб на сандомирском плацдарме.

…Почти столетие охранял покой польского села Некрасов могучий вяз. Вершина его, правда, усохла, но крепкие плечи — могучие ветви — каждую весну покрывались новыми листьями, давая живительную тень уставшим пешеходам. Той ночью дерево, охваченное пламенем, словно огромный факел, устремилось в небо. Подпрыгивающий огонь достигал свежих развалин католической каплицы. Там, опершись коленом на каменную плиту, стрелял и стрелял раненный во время переправы Фролов. Враги окружили бойца со всех сторон и постепенно сужали кольцо. Они подкрадывались без единого выстрела: ведь за живого советского разведчика генерал Фальк собственноручно выплачивал двадцать пять тысяч марок.

Сережа сознательно выпустил последнюю пулю: у него еще была противотанковая граната. Он повернулся лицом к развалинам, отодвинул предохранитель и спрятал руки за спину.

— Рус Иван, сдавайся! — горланили на разные голоса обнаглевшие фрицы.

Фролов молчал. Возможно, он мысленно прощался со своей суетливо-нежной матерью… А может, увидел златокосую подмосковную березку. Кто знает?..

Гитлеровцы приближались боязливо, словно под ногами у них была коварная трясина. Кровавое пламя вяза бросало угрюмые тени на заостренные лица, на хищные улыбки. Десять метров, семь, пять…

— Берите! — Выдернув чеку, Сергей закрыл лицо рукой.

Но теперь беречь глаза ему не было нужды. Он опустил руку в то мгновение, когда рядом с догорающим вязом вспыхнул другой не менее мощный и яркий факел. Ослепительная огненная грива рванулась высоко-высоко вверх, словно хотела, чтоб маленькую фигуру разведчика было видно всему миру.

Боевые товарищи похоронили Сережу под старой вербой на самом берегу Вислы.

…Вот почему однополчане погибшего не могут нынче без слез слышать задушевной песни:

В полях за Вислой сонной
Лежат в земле сырой
Сережка с Малой Бронной
И Витька — с Моховой…

ГОСТЬ ИЗ ЛЕСА

Между настороженными соснами размеренно вышагивал часовой. Выгоревшая на солнце гимнастерка туго стягивала богатырскую грудь, под рукавами топырились завидные мышцы. Широкая, как саперная лопата, рука застыла на автомате. Не верилось, что двухметровый великан может ступать так мягко, совсем неслышно: под тяжелыми сапогами не хрустнет ни одна сухая веточка.

Часовой остановился возле кустов репейника в мохнатых красных шапках и задумался…

Вот они, его побратимы-разведчики, спят, сваленные усталостью тяжелого ночного боя.

Словно казак у разбитой дороги, согревает спиной матушку-землю Федор Чуйков. Разбросав черный чуб, Щербаков улыбается: наверное, во сне видит свой портрет на областной Доске почета в родном Воронеже. Калачиком свернулся непоседливый Николай Спиридонов, только нос торчит из-под шинели…

Спят солдаты. Они умеют и спать и есть «про запас».

Иван Сомов (это он охранял сон разведчиков) прислушался: в роще что-то зашуршало. Солдаты разведроты шутя говорили, что сибирский охотник Сомов даже слышит, как растет трава… Часовой еще раз прислушался. Вдали под чьими-то осторожными шагами шелестела прошлогодняя хвоя.

— Стой! Кто идет? — разбудил разведчиков грозный окрик.

Сна как не бывало.

В кустах зазвенел детский голосок:

— Это я, прошу пана… Вацек.

Из зарослей орешника на опушку леса выпрыгнул худенький, в поношенной одежде мальчик лет одиннадцати, с большими синими глазами и копенкой пшеничных волос.

— Чего шатаешься среди военных? — нарочито неприветливо спросил Сомов, рассматривая пришельца.

— Это я, пшепрашем, к пану полковнику. — Мальчик растерянно развел руками. — Это я, Вацек Спихальский. Разыскиваю вашего самого большого начальника. Имею срочное дело…