Нет худа без добра

Доставая секатор из корзиночки, петлей закрепленной на руке, Корделия поймала на себе его взгляд. Он в этот момент закреплял поникшую ветку хидрангии с помощью кольев и бечевки, намотанной на руку до локтя, конец которой держал в белоснежных зубах. Он выпрямился и улыбнулся. Улыбка эта отозвалась в ее сердце и накрепко привязала ее к нему подобно той бечевке, которая теперь плотно охватывала колышек.

– По мне это самое лучшее время года, – сказал он. – Может быть, потому, что мы склонны больше всего ценить то, чего у нас меньше всего остается. Мне кажется, Торо[10] сказал, что жизнь на ее исходе особенно восхитительна.

– В данный момент мне бы доставило удовольствие то, чего было бы больше, чем меньшее. – Она вздохнула, подумав о деньгах на библиотеку Джина, которые по-прежнему предстояло раздобыть. – Иногда я чувствую себя Сизифом, толкающим валун вверх на гору.

Ей казалось, что в ее жизни все складывалось именно так, начиная с того, что она родилась южнее линии Мейсона-Диксона.[11] Когда она стала подростком, их ссоры с матерью случались потому, что она отличалась непокорностью и своеволием. Более того, ее сокровенные мысли не были выдуманы на Юге, например, взгляды на интеграцию или мнение о том, что женщины способны на нечто большее, чем воспитание детей. Маму чуть не хватил удар, когда вместо того, чтобы пойти проторенной дорогой по стопам их семьи и поступить в университет Дьюка, она объявила о своем решении пойти в университет Джорджа Вашингтона.

Годы спустя она, конечно, поняла, что в юности была слишком большой смутьянкой, чтобы разглядеть те сокровища, которые предлагала ей жизнь в Блессинге. Богатство здешней земли и щедрость ее зеленых холмов, размеренная жизнь, которая допускала случайную оплошность. Люди, временами раздражающие своими старомодными убеждениями, но правильные, словно линия отвеса, и непоколебимые, словно плотина на реке Бринкерс.

Только теперь она поняла переживания собственной матери, пытавшейся укротить дочь, каждый поступок которой казался вызовом хорошему тону.

Она задавала себе вопрос, не растеряла ли она силу духа, живя здесь, как пианино утрачивает свое звучание, когда на нем мало играют? Несмотря на ее положение в советах университета Лэтхэм и госпитале Халдейла, она стала какой-то… самодовольной. Ей так необходимо доверие таких людей, как Гейб, которые верят, что она по-прежнему способна на большее, чем просто согревать стул в каком-нибудь совете.

– Будет у тебя эта библиотека, Корделия.

Он сказал это так, словно говорил о каком-то естественном природном явлении: о том, что лилии вырастают из клубней, или о том, что ветка, с которой собрали персики, этим летом плодов больше не принесет.

Прислушиваясь к его спокойному и уверенному тону, чувствуя его прикосновение – такое легкое, словно капли дождя, падающие на руку, – она почувствовала, как ее иссякшая было сила воли начинает оживать.

Она вспомнила день, когда ее вызвали в школу на беседу с учителем английского языка мистером Россом. Сисси тогда училась во втором классе. В ее памяти воскресло ощущение, которое она тогда испытала: чувство страха переполняло ее при мысли о встрече с человеком, над которым Сисси и ее друзья постоянно подшучивали и давились от смеха, а у него на глаза навертывались слезы, искренние слезы, когда он вслух читал поэму Дилана Томаса – громко, на весь класс. Корделия ожидала увидеть суетливого человечка неопределенного пола со слабыми глазами и астмой – как мистер Дэннистон, владелец единственного галантерейного магазина в городе, про которого ходили слухи, что он гомосексуалист.

Каково же было ее удивление, когда она встретила подлинного мистера Росса! Краснолицего, будто он все свободное время проводит на открытом воздухе. Шатена с волнистыми волосами в помятом пиджаке из легкой полосатой ткани. Будто он – молодой человек, который только что лежал в траве и раскраснелся оттого, что кувыркался и ходил «колесом». И этот слегка приплюснутый нос, который никак не гармонировал с резко очерченными скулами.

– Почту за честь познакомиться с вами, миссис Траскотт, – представился он. Его едва ли не эксцентричное соблюдение формальностей и то, как он, не теряя зря времени, проводил ее к стулу возле письменного стола, сразу произвело на нее впечатление. – Как вам известно, я – большой поклонник вашего мужа. По-настоящему мужественный человек! Однажды я слышал, как он говорил… То, что я тогда пережил, – незабываемо. Ваша дочь очень похожа на него – такая же пылкая и с таким же чувством ответственности.

– Сис… вы имеете в виду Каролину?

Корделия не могла скрыть удивления. Даже она, безгранично любившая Сисси, не могла представить подобных качеств у своей мягкой и спокойной дочери.

Он моргнул, потом улыбнулся.

– На самом деле я подумал о Грейс. Я ведь ее тоже учил. Дайте-ка подумать, должно быть, четыре или пять лет тому назад.

– Но вы не выглядите…