Нет худа без добра

Джин не мог написать такие письма.

Он любил ее, не Маргарет.

Разве не так?

Но тут она вспомнила тот страшный день, когда Джин позвонил из дома Маргарет. Тогда голос его звучал совершенно непохоже – в нем чувствовалось потрясение, отчаяние, почти истерика:

"Корделия, я убил человека. Я пытался… У него было оружие. Я должен был остановить… Боже, помоги мне… Это был несчастный случай".

У нее самой от страха сердце сжалось, но она успокаивала его:

"Конечно, это был несчастный случай. А теперь расскажи мне в точности, что случилось".

После того, как Корделия услышала от него всю историю, она рухнула на ближайший стул, чтобы не упасть, – настолько ослабевшей от ужаса она себя почувствовала. Потом, взяв себя в руки, заговорила с удивительным хладнокровием:

"Слушай меня внимательно. Ты приехал к Маргарет всего несколько минут назад. Очень важно, Джин, чтобы ты сказал именно так, когда туда приедет полиция. Маргарет позвонила тебе и сообщила, что нашла своего мужа мертвым – это было самоубийство – и ты сразу же приехал к ней. А теперь позвони своему другу из ФБР – Пату Малхени. Он поможет тебе. Полиция об этом знать не должна".

"Я… Корделия, я больше не могу… Ты должна узнать…"

Но она тогда прервала его, не дала произнести слова, рвавшиеся у него с языка, будто прижгла кровоточащую рану:

"Я знаю все, что мне нужно знать, – сказала она тогда. – Ты сделал только то, что сделал бы любой храбрый человек. Зачем позволять людям искажать это, вкладывать в это другой смысл? Джин, пусть Малхени займется этой историей, и все будет так, как будто ничего не произошло".

Как будто ничего не произошло.

Не стало ли для нее прошлое книгой, которую она переписала так, как это ее устраивало? Даже собственные воспоминания – не выдумала ли она их заново? Когда она думала о Джине, не вспоминала ли ту любовь, которую покрывала лаком столько раз, что ее истинные очертания стали еле различимыми?

Корделия огляделась вокруг. Окурки, смятые бумажные салфетки, пробки от бутылок валялись под скамьей, на которой она сидела, ожидая Нолу. Разве был парк таким грязным много лет назад? Тогда она считала Манхэттен сказочной страной, волнующей, сверкающей, великолепной. Возвратиться домой в Блессинг после смерти Джина было все равно, что втиснуть ноги в старые туфли, давно уже ставшие тесными.

Но были и радостные минуты. Ее старая подруга Айрис… И Стентон Хьюгс, с которым Корделия смотрела на уроках биологии в один микроскоп, – это он предложил ей место в престижном Совете университета Лэтем. Вскоре после смерти матери, когда она узнала от Айрис о черных "бабушках"-акушерках, которым Американской медицинской Ассоциацией было запрещено практиковать, – как она взялась за дело! Работала каждый день, даже по выходным, посылала письма, звонила, искала преподавателей, врачей, сестер – всех, кто хотел добровольно участвовать в программе аттестации, одобрения которой Корделия добилась у местных органов здравоохранения.

А потом ведь у нее был сад.

Там, дома, подумалось ей, первые нарциссы скоро уже проклюнутся сквозь жирную черную почву – зеленые стрелочки, которые кажутся довольно сильными, но скоро согнутся под весом цветков. Гейб готовит грядки для посадки семян в теплице и опрыскивает деревья, чтобы отпугнуть тлю.

У Корделии заныло сердце. Ей так захотелось сейчас быть в Блессинге, с Гейбом, далеко от всего этого – от Грейс, от Нолы Эмори и даже от Уина, который в последние дни подталкивал ее к тому, чтобы она подала заявление в суд и добилась постановления о прекращении публикации книги.

Она озябла в сером кашемировом пальто, а молодая женщина в хлопчатобумажных брюках и курточке бодро прошагала мимо, не чувствуя холода. Внезапно Корделия ощутила себя старше своих пятидесяти девяти лет. Старушка в парке, у которой не осталось ничего, кроме ее драгоценных воспоминаний…

И даже им угрожает опасность.

Библиотека – вот о чем она должна сейчас думать. Разве не это заставляло ее продолжать жить у Уина и после того, как она почувствовала, что злоупотребляет его гостеприимством? Да, прошло уже почти две недели. Все это время она моталась по городу, надевала лучшие платья и наносила визиты старым поклонникам Джина, согласившимся с ней встретиться. Конечно, некоторые из них не считали нужным поздороваться, но, например, Хэммонд Вентворт, который явно не забыл все, что Джин сделал для него, когда он возглавлял парковое управление, вложил сто тысяч.

Но унижение от отказов, полученных ею, не могло сравниться с болью, которую она испытала, читая это письмо. Подделка или нет – все равно его строчки звучали в ее голове. Как грохот отбойного молотка на улице неподалеку от того места, где она сидела.

– Миссис Траскотт?

Корделия вздрогнула и подняла голову, встретив взгляд зеленых глаз, которые изучали ее внимательно и бесстрастно – так доктор присматривается к пациенту, пытаясь распознать признаки болезни.