Нет худа без добра

Но уже в следующий миг она поняла, что стоящая перед ней женщина, одетая в простое черное пальто с ярко-красным шарфом вокруг шеи, просто старается не выдать своих чувств. Рука, которую она протянула Корделии, слегка дрожала. Она похожа на него.

Как она не заметила сходства, когда увидела Нолу по телевизору?! Оно не ограничивалось чертами лица, было что-то в самообладании Нолы, в том, как она держалась, несмотря на волнение, которое должна была испытывать сейчас. Как это похоже на Джина…

– Можно мне сесть?

Слова Нолы Эмори донеслись до ее слуха издалека. Корделия немного подвинулась, давая Ноле возможность сесть.

– Даю вам десять минут, – сказала она, как ей показалось, деловым тоном.

Сердце тяжело билось у нее в груди.

– Это не займет много времени. Я просто хочу поговорить с вами.

– О чем?

Она заметила, что кровь отхлынула от лица Нолы.

– О библиотеке. Я пришла, чтобы поговорить о библиотеке.

Сердце у Корделии упало. Эта женщина, дочь Маргарет, – что она может знать о библиотеке Юджина? И зачем она нужна ей?

Корделия подумала о проекте, который она выбрала – практически не колеблясь – из всех, предложенных на конкурс. Она знала, что члены комитета поддержат ее, и они в конце концов с ней согласились. Она видела перед собой полдюжины рисунков на толстом картоне. Стремящиеся вверх линии, широкие плоскости с рядом окон, величественная форма всего здания. Как будто архитекторы с помощью телепатии проникли в ее смутные фантазии и сделали их реальностью.

– Библиотека вас не касается, – сухо сказала она.

– Боюсь, вы ошибаетесь. – Нола проводила взглядом ехавшего мимо велосипедиста, и Корделия заметила, как на ее изящной шее пульсирует жилка. – Видите ли, она моя – ее проектировала я.

Она смотрела на Корделию прямо и бесстрашно, и шок от ее слов был так силен, что Корделии показалось, будто ее сбило поездом.

– Вы? Вы хотите сказать, что..?

– Я работаю в фирме "Мэгвайр, Чанг и Фостер". Когда я узнала о конкурсе… – Нола пожала плечами, но даже в этом движении чувствовалось напряжение, владевшее ей. – Видите ли, для меня было важно – и сейчас важно, – чтобы библиотека была прекрасной. Такой, которая бы подходила ему, а не только тем, кто будет приходить туда. Она не должна быть чем-то вроде претенциозного мавзолея. Он… – она поправилась, – мой отец возненавидел бы такой проект.

Эти слова – "мой отец" – пронзили Корделию.

– Не смейте! – вскричала она. Слезы туманили взгляд, голые ветки деревьев и извилистые дорожки слились в одну серую массу. – Вы не имеете права!

– Посмотрите на меня! – потребовала Нола. – Ради Бога, миссис Траскотт, посмотрите на меня.

Звучность и властность голоса Нолы заставили Корделию наконец-то прямо взглянуть на нее. То, что она увидела, вызвало у нее желание сжаться, съежиться, словно от яркого света. Она увидела… Джина, поднимающегося в Сенате, чтобы произнести речь, огонь в его глазах, страстную убежденность, пронизывающую его высокую гибкую фигуру.

– Я его дочь, – произнесла Нола. – Вы боитесь правды! Вы прячетесь от нее – так же, как я это делала слишком долго. Но нужно ли это вам в конце концов?

Щеки Нолы снова порозовели, глаза засверкали.

Корделии захотелось убежать… Далеко-далеко, туда, где слова Нолы не найдут ее. Но какая-то сила удерживала ее на скамье.

– Что заставляет вас полагать, будто вы знаете, что мне нужно? – резко бросила Корделия. – Вы не имеете ни малейшего представления о том, кто я и что я.

– Я знаю, что он любил вас.

Нола говорила тихо, словно прикладывала к ноющей ране успокоительный бальзам.

– Если вы действительно его… а я не говорю, что верю в это, – тогда как же он мог любить меня?

Корделия ужаснулась собственных слов. Как могла она открывать этой женщине, которую не знала, то, в чем едва призналась бы себе самой!

– Все не так просто, – отозвалась Нола.

– Я не… – Корделия собиралась возразить, что Джин не мог бы предать ее, но вместо этого поняла, что не в состоянии продолжать.

Снова она переживала боль, вызванную письмом, представляя себе, что бы она почувствовала, если бы услышала, как Джин говорит ей те ужасные слова. "Это правда, – произнес голос где-то глубоко внутри нее, – она его дочь". "Он любил меня, – ответила она ему тихо. – Я знаю это. Даже если… если он и поддался соблазну. Думаю, в этом была часть и моей вины. Это я не хотела, чтобы мы переехали в Вашингтон. Я все время твердила, что через два года его могут переизбрать. А потом, когда он стал сенатором… – Она воззрилась на чернокожую женщину, катившую перед собой детскую коляску, в которой сидел белокожий светловолосый младенец, и губы ее тронула холодная улыбка. – … к тому времени мы уже привыкли к такому порядку вещей. В определенной степени он даже устраивал нас… О, думаю, были моменты, когда казалось, будто… что-то не так. Были случаи, когда я звонила ему поздно вечером, а его на месте не было. Но тогда я быстро забывала об этом…"