Нет иного света

Но наш роман, начавшись платонически в разгар весенней сессии (на которой я получил «пятерку» автоматом по совокупности параметров), протек на почти платоническом уровне и сильных страданий мне не доставил.

Мы встречались недели три: я приезжал на матмех в день Аниного экзамена, ожидал окончания (вероятно, способствуя более быстрому прохождению всего мероприятия), после чего мы отправлялись за железную дорогу – через лес на берег Финского залива, лежащий в паре километров. Или сразу садились на электричку, ехали в город и гуляли по Ленинграду – уже до полного посинения.

Несколько раз мы шли пешком от Балтийского вокзала до Дворцовой площади!

Ленинградцы поймут, неленинградцам предлагаю оценить расстояние по Яндекс-картам.

(В те годы я сам не раз проходил из конца в конец Московский проспект, длина которого составляет 10 тысяч метров.)

Всю дорогу мы разговаривали о поэзии.

Да, именно о ней: Аня была увлечена всерьез как читатель, я писал стихи – хотя тогда еще почти никакие.

Моя платоническая возлюбленная сделала очень много для меня как поэта.

Именно Аня К. взяла для меня – на свое имя! – двухтомник Евтушенко в библиотеке Педагогического института, где имела контакты. В годы, когда просто так было трудно купить даже «Евгения Онегина», этот поступок сравним с нынешним предложением покататься на арендованном под залог «Боинге-747». Евтушенку я в те годы уважал (впрочем, тогда Евгений еще не опустился с высот поэзии до пьяного эпатажа в ресторане ЦДЛ), стихи его произвели на меня впечатление свежего родника.

И вызвали лавину новых самоощущений и самовыражений…

Летняя сессия 1979 года завершилась гораздо быстрее, нежели мне того хотелось.

Я улетел домой в свою трижды (ну, может быть, тогда еще лишь дважды) прОклятую Уфу, Аня – в Целиноград, где подвизался ее муж-геолог (с которым, как мне хотелось верить, у нее было не все складно).

Тем летом (кажется, еще не сильно дождливым) мы перекинулись несколькими письмами – помню, в одном из них Аня говорила:

«Хороший ты, Витя, мужик, а дальше станешь еще лучше, заматереешь».

И сообщила, что начала «всерьез влюбляться в своего мужа» со всеми вытекающими обстоятельствами.

А я, хоть и сознавая нулевой уровень своих шансов, долго носил маленькую Анину фотокарточку в своем кармане.

Ане К. я написал десятки стихов и большую фрагментарную поэму, на какой-то срок эта маленькая женщина с усталыми глазами составляла главную часть моей жизни.

Моя иррациональная привязанность к этой тупиковой любови выразилась в том, что летом 1979 года аз многомудрый, уподобившись «барбудос» Фиделя Кастро, не брил усов.

А в стремлении к самосовершенству дал себе обет не выражаться и хранил его даже летом 1980 года на военных сборах, о чем поведал в мемуаре «Юрий Федорович Дерфель поддержал под локоток» ).

На 4 курсе мы с Аней, кажется, встречались раз или два – по инерции весенних ощущений – а потом все само собой сошло на нет.

Когда спустя несколько лет, уже в аспирантуре, я случайно встретил Аню в библиотеке исторического факультета, мне казалось, что все происходившее было не со мной… Точнее, не с нами.

Хотя, по большому счету, с нами ничего особенного и не происходило.

Но я на всю жизнь остался благодарен ей за толчок, который поднял меня на новый уровень поэзии.

(Ведь несмотря на то, что свои стихи я вижу лишь побочным продуктом производства, проза без поэзии мертва в стилевом отношении.)

Видимо, не случайно в списке моих любовей Аня К. проходит под счастливым №7.

* * *

Анна №3 – просто Анечка – была студенткой уже не помню какого института.

Мы познакомились с нею в школе танцев Дворца культуры им. С.М.Кирова на Среднем проспекте Васильевского острова в Ленинграде.

(Эпохальную роль этого дворца и единственной в жизни автора женщины по имени Тамара описывает мемуарно-публицистический роман «Умерший рай» ).)

Анечка была своеобразной.

Она выглядела, как какое-то крепенькое Буратино.

На улице из-под ее вязаной шапочки с кисточкой всегда выбивался упрямый чубчик.

Но когда Анечка шапочку снимала, то оказывалось, что никакой это не чубчик, а хвостик коротенькой косички, закинутой с затылка на лобик.

Мы танцевали с нею танго и джайв на бальных вечерах и именно с нею я ощутил себя водящим партнером, способным сделать с партнершей все, что угодно.

Примерно так, как с Людой в повести «Вальс-бостон» ).

(Людмила у меня была в самом деле одна-единственная, но с нею связаны воспоминания совсем иного рода.

Уточнять не буду, скажу лишь, что мой зодиакальный знак может быть прочитан как «69»…

А также замечу, что нечто сходное связано и с единственной моей Лидией.)

С Анечкой мы поссорились на пустом месте и расстались как партнеры, но вспоминаю я ее без горечи.