Нет

Дослушав Веню до конца – он был привычно в два-три лая краток, Будайкин, помня познавательную бесперспективность смен положений тела, встал сразу. Получилось это с трудом, вчерашние 60 капель в движении еще больше, чем в покое давали о себе знать. И первое, что Владимир Семенович сделал, после того как умылся, – это принял решение о судьбе пузырька, неосмотрительно оставленного Сережей Большим прямо на кухонном столе. Будайкин вылил его в мойку. Именно вылил, а не сцедил по каплям, для чего вырвал зубами колпачок, с отвращением уловив ртом приторный полынный привкус. Стеклянный звук упавшего в мусорное ведро пузырька вылетел вслед за вышедшим во двор Будайкиным и, возможно, стал главной причиной пробуждения Вени, все больше спавшего в последнее время. Означенный выше лай, Веня приловчился выдавать прямо во сне, как некую положенную ему обязанность, в чем находил немало последователей в каждой смене. Ежечасный созвон постов для многих, если не для большинства, был «вениным лаем» и только. Будайкин, разумеется, об этом знал, но уличить подчиненных ему удавалось редко – они порой в последний момент открывали глаза, а уж вилять хвостом многие умели почище Вени, который и теперь, вытянув морду, преданно глядел на хозяина. Веня, как и всякий пес, тонко чувствовал, кто на объекте главный. И, Боже мой, в какой веер превращался его хвост при Сереже Большом! Но сегодня, как и вчера, Будайкину было не до вениной, основанной на ежедневной кормежке, преданности. П. нет и не было, и шансов что-то в этом вопросе изменить оставалось с каждым часом все меньше и меньше. Мысль, укрепляясь временем, становилась непоколебимой явью…

Владимир Семенович присел на одноместную скамеечку у кучи песка – другие, он знал об этом, в шутку называли ее троном – и, сам обняв себя, чтобы согреться, уставился на севшего напротив Веню. Он в который раз присмотрелся к его дворняжьей морде, пытаясь найти в ней хоть какие-то очертания хоть какой-то породы и, в очередной раз потерпев поражение. Будайкин понял, что для Вени П. тоже нет и не было, даже еще больше, чем для него. У пса и мысли такой не возникало. Хотя даже трудно представить себе, как бы он вертел хвостом в его, П. присутствии, если бы он все-таки был…

При последней мысли, представив себе вдруг оторвавшийся в восторге от вениного тела хвост, Будайкин невольно улыбнулся Вене, и пес, дернув мокрым носом в ответ, подошел ближе. Будайкин почуял тяжелый псиный запах, пробивавшийся порой в вагончик из-под пола, где пес время от времени обосновывался. Веню гнали прочь, в его будку на въезде, но он возвращался, переждав день-два, и его, конечно, прощали, чтобы в какой-то день выгнать снова. Теперь этот запах не показался Будайкину отталкивающим, в нем почудилась какая-то иная жизнь, простая и ясная, выстроенная на еде, сне и редком лае, лишенная преследовавшей его со вчерашнего дня мысли, от которой некуда было деться. Владимир Семенович позавидовал Вене, но не смог представить себя собакой. Он потрепал пса за ухо и, взяв лежавшую рядом со скамеечкой палку, бросил ее к забору. Веня послушно принес ее. Будайкин бросил палку снова, и Веня повторил свой маршрут. Он делал это, как и всегда, без особого азарта, очень деловито и не спеша. Казалось, если бы пес мог думать, то он бы не побежал и в первый раз, но заученный рефлекс не давал ему этого шанса. И даже когда пес все-таки устал и остановился, Владимиру Семеновичу казалось, что тот продолжает бег, и он не замечал того, что уже бегал сам – сам бросал палку и сам в зубах приносил ее. Не заметил он и вставшего на свою смену Сережу Маленького, пришедшего отсыпаться Третьего и облаянного Веней незнакомого ему Четвертого. Но и они проходили мимо, не задерживаясь, не глядя на него и ничего ему не говоря. Молчание их легко было понять. Владимира Семеновича Будайкина, так и пса по кличке Веня на этом объекте, ни по каким спискам и ни по чьей памяти не было ни вчера, ни сегодня, ни когда-нибудь…

Постоянник