Нет

Над гостиницей прогудел самолет. В черном, исколотом серебристыми точками звезд небе машины не было видно, только проблесковый красный огонь ее чертил замысловатую кривую. Виктор Михайлович поднял голову и про себя отметил: «Выполнил третий разворот. Низковато». И тут он услышал:

— Скучаете?

Хабаров обернулся. Перед ним стояла почтовая девушка (так он мысленно окрестил ее). На девушке был коротенькая плиссированная юбка, яркая трикотажная кофточка с большим вырезом на груди. В густых волосах, взбитых и налакированных, торчал красный цветок.

— Добрый вечер, — сказал Виктор Михайлович. И подумал: «И ножки ничего».

— Добрый вечер. Почему вы один?

— Интересно, а с кем бы вы хотели меня видеть?

— Почему хотела? Просто тут все заводят знакомства. Мы-то знаем.

— Для этого я не гожусь, — сказал летчик. — Старый.

— Кто старый? Вы старый?

— Сколько ж мне, по-вашему, лет, детка?

Девушка посмотрела на него очень серьезным, оценивающим взглядом, наморщила лоб, будто решала сложную задачу, и серьезно сказала:

— Ну-у, года тридцать два, наверное, или тридцать три. Как ни странно, Виктору Михайловичу понравилось, что она сильно сбавила его возраст. Хабаров улыбнулся и спросил:

— Какие будут предложения, детка?

— Не знаю. Это вы должны предлагать. Вы же мужчина!

— Хочешь на аэродром?

В аэропорту пахло цветами, самолетами и пылью. Легкий ветерок шуршал по бетону. В душном зале ожидания толпился народ.

Виктор Михайлович прошел на открытый перрон, усадил Риту (девушку звали Ритой) на широкую скамейку и уселся рядом. Выруливали самолеты. Медленно, степенно, плавно покачиваясь на своих массивных шасси, проплыл один, следом за ним, будто волочась пузом по земле, прокатил другой.

— Вы на таком летали? — спрашивала Рита.

— Летал.

— А почему этот пузатый и толстый такой низкий?

— Отличная схема. Позволяет садиться на грунт, удобно загружать и выгружать крупный багаж, например… танки или ракетные установки…

— Вы шутите? — спросила Рита. — Или за дурочку меня считаете?

— Нет, я не считаю тебя за дурочку и говорю совершенно серьезно. Я вообще редко шучу.

На аэродроме летчик чувствовал себя как-то скованно. Видно, запах летного поля встревожил и отвлек мысли к другому полю, к тому, где протекала его настоящая, а не курортная жизнь.

О Рите он и вовсе не думал. Он думал о письме Генеральному, на которое до сих пор не было ответа. Виктор Михайлович старался представить себе Вадима Сергеевича в рабочем кабинете. Вот ему подали письмо, отправленное заказной авиапочтой, вот он неторопливо вскрывает конверт в цветной рамке, вот прочитал начало и усмехнулся… Летчик просто-таки видел, как медленно приподнялись седоватые брови Вадима Сергеевича, когда он добрался до главного…

— Я замерзла, — сказала Рита и жалобно поглядела на летчика.

— Извини, пожалуйста, задумался. В ресторан хочешь? Она ничего не ответила, но сразу же поднялась со скамейки и поправила юбку.

В ресторане было тепло, накурено и довольно душно. Почти все столики оказались занятыми. Летчик остановился около буфетной стойки и с минуту разглядывал зал. Мимо пробегал официант, молоденький мальчишка с наглыми черными усиками.

— Эй, усы, — рявкнул совсем не своим, а каким-то противным, начальственным голосом летчик. И официант будто к полу приклеился. Повернувшись на каблуках, старательно улыбаясь, официант тут же засеменил к Хабарову. — Слушаюсь!

— Метрдотеля, живо!

— Сию минуту, — поклонился официант и тут же исчез.

Откуда-то из-за портьеры выплыл дородный накрахмаленный немолодой мужчина. Оценивающе взглянул на Хабарова и едва заметно склонил седеющую голову:

— Чем могу служить?

Летчик протянул ему руку. И Рита сразу поняла: рука протянута вовсе не для пожатия.

— Дама, — сказал Виктор Михайлович своим нормальным человеческим голосом, — замерзла. Мы хотим согреться и поужинать. Пожалуйста, организуйте отдельный столик около окна и накормите по своему усмотрению.

Метрдотель понимающе, с достоинством покивал крупной серебристой головой, рассеченной идеально ровным пробором. Он успел сказать официанту: «Столик» и деловито осведомился:

— Осетринка, ростбиф устроят? Горячее тоже прикажете? Пить будете коньячок, вино?

— Осетринка — это хорошо, коньячок — обязательно. Остальное на ваше усмотрение, — сказал летчик и, протягивая метрдотелю тридцать рублей, добавил: — А это, будьте любезны, передайте музыкантам, пусть пока отдохнут.

— Слушаюсь, — еще раз кивнул метрдотель и медленно поплыл к оркестру.

Рита подумала: «Сколько ж он ему первый раз дал?»

Оркестр умолк. И сразу в зал донесся громоподобный рев двигателей. Очередной рейсовый корабль пошел на взлет…

За ужином Виктор Михайлович оживился. Рассказывал Рите какую-то забавную чепуху, немного подтрунивал над девушкой, с лица его исчезло задумчивое напряжение.

Допили бутылку коньяка, Хабаров большую, Рита меньшую долю. Виктор Михайлович спросил:

— Ну, как, Рита, согрелась?

— Жарко! Скажите… — Но она не успела задать вопрос. К столику подошел высоченный, громоздкий человек в кожаной куртке и, прищурив глаз, будто целясь, спросил низким густым голосом: