Нет

— Повезло. Ходил-ходил — выходил! Вроде розовые пятнышки на облаках появились. Думаю — разрывает туман. Ограждение просматривается. Хватанул аварийное снижение и быстренько присел. Присел, а куда рулить, не знаю. Снова прикрыло. К нам от диспетчерской «газик» послали для сопровождения, так шофер заблудился. Часа полтора сидели в машине… В салон входит радист. Подает Канаки радиограмму. Тот быстро пробегает глазами текст и говорит:

— Хорошо. Передай: будем вовремя. Я сейчас иду.

— Ну и какой вывод? — спрашивает Хабаров.

— Научный или вообще?

— Вообще.

— Дуракам везет, — говорит Канаки и поднимается с малинового кресла. — Пошли?

Канаки занимает место командира корабля, молча взглядывает на второго, и тот сразу же поднимается, уступая правое кресло Виктору Михайловичу.

— Старикам всегда у нас почет? — спрашивает Виктор Михайлович.

— Дима, только не говори ему, что молодым везде у нас дорога. Пусть не набивается на комплименты.

Виктор Михайлович поглаживает холодный штурвал.

— У тебя такой вид, — говорит Канаки, — будто тебе до смерти охота выключить автопилот.

— Если не возражаешь, я бы его действительно выключил.

— Поработай, коли хочешь. Поработай.

И Хабаров принимает управление кораблем на себя. Несколько четких движений рулями, и стрелочки на приборной доске замирают, будто приклеиваются к циферблатам, не дышат. Отклонение по высоте — ноль, отклонение по скорости — ноль. Отклонение по курсу — меньше толщины штриха на картушке компаса. Хабаров гонит площадку. Вид при этом у него довольно безмятежный, только губы поджались. Чтобы так вести машину в возмущенных потоках воздуха — а время близится к полудню, и болтает весьма ощутительно, — надо не просто хорошо летать, надо летать талантливо, летать виртуозно…

Проходит полчаса, сорок минут. Стрелочки по-прежнему не дышат. Хабаров облизывает губы. Жарко.

Канаки говорит:

— Слушай, если Севе тебя выгонит, приходи к нам. Вторым я тебя, пожалуй, возьму, ты старательный парень…

— Вторым невыгодно, — говорит Хабаров, не отрывая взгляда от приборов и не поворачивая головы.

— Почему? Вторым к такому командиру, как я, любой за честь почтет, правда, Димка?

— Зарплата маловата, — говорит Хабаров, — и потом ты ревнивец.

— Кто-кто я?

— Ревнивец. Лилечку к штурману прогнал. И это когда я гость на борту, а что будет, если я окажусь твоим подчиненным?

— Ишь ты! Лилечка ему понадобилась…

Они продолжают препираться. А стрелочки не дышат. И отклонение по скорости — ноль, и по высоте — ноль, и по курсу — меньше, чем толщина штриха на компасной картушке…

В расчетный час самолет Канаки выходит на дальний привод, снижается и неслышно катит по бетону.

Летчики прощаются.

— Спасибо, Сережа, выручил… — говорит Хабаров. — Я надеюсь, Дима, что вы на меня не в обиде? Ах, вы чудно выспались? Тогда тем более… Всего хорошего (это штурману)… До свидания. Движки у вас просто звери, как говаривал, бывало, Алексей Иванович Углов, чистые звери! (Это бортинженеру.) Всего хорошего, желаю вам на ближайшие десять лет дистиллированного эфира (это радисту), — и, задержав ее руку в своей руке: — Будьте здоровы, Лилечка, если этот коварный мужчина (взгляд в сторону Канаки) станет вас обижать, немедленно звоните мне. Телефон не потеряйте. Я жду!

И всем:

— Сверкнув чемоданами, он исчез в голубых сумерках, напоминавших об уюте, домашнем очаге и ужине в узком кругу особо доверенных лиц…

— Трепло, — сказал Канаки, — но летает, собака, дай бог, дай бог!

— Силен, — сказал Дима.

— Политик, видать. Бо-о-ольшой политик, — сказал бортинженер.

— Ничего у тебя приятель, командир. Сколько ему лет? — сказал штурман.

Радист промолчал.

— Неприлично красивый мужичина, — сказала Лилечка, — даже не верится, что такие бывают на самом деле.

Дома Хабаров появился уже под вечер. Мать испугалась:

— Что случилось, Витенька? У тебя же еще семнадцать дней…

— Соскучился! Понимаешь, соскучился. И потом, чего там хорошего, на этом юге — море и то соленое.

— Ты все шутишь, а на самом деле что-то скрываешь.

— Ничего я не скрываю. Чего мне скрывать? И вообще расскажи лучше, какие тут новости.

— Ничего особенного без тебя не случилось. Звонил два раза Алексей Алексеевич. Ты ему для чего-то нужен. Кира звонила… Еще заходил старший лейтенант. Фамилию я записала, сейчас погляжу…

— Какой из себя?

— Молодой, симпатичный, очень вежливый… Румяный…

— Блыш?

— Да-да-да, Блыш. Правильно.

— И что?

— Ничего. Сказал, навестить тебя хотел. Сестрица твоя прислала письмо на двенадцати страницах. Обижается, почему я к ней не переехала на то время, что ты был у моря, и, как всегда, ревнует…

Мать стала, подробно рассказывать про сестру Виктора Михайловича, про ее письмо, про всякие жизненные затруднения, но Хабаров слушал не очень внимательно, все время поглядывал на телефон.

— Ты ждешь звонка, Витя?

— Нет. Я думаю: звонить или не звонить?..

— Если человека терзает какой-то вопрос, — сказала мать, — лучше этот вопрос задать. Пусть тебя не устроит ответ, ноты снимешь лишнюю нагрузку с психики…

— Да? Это научно? Или это самодеятельная психология?