Нет

И ни до, и ни после, и никогда еще, думала Вупи, видимо, не испытать мне такого огромного, захватывающего, по-детски сладостного чувства облегчения – пересиливающего даже страх, который с утра пыталась задавить, – нормальные люди, договоримся. И если бы не большой живот и не запрет на резкие движения, запрыгала бы сейчас и заорала, и начала бы по комнате танцевать; вот как. Минут через сорок она будет свободна от студии и от съемок, которые с каждым днем беременности делались все невыносимее – не принимала душа́; и ведь ни за что бы не уволилась сама, пересиливала бы себя, но работала, потому что контракт, и долг Бо, и вообще, но тут само все произошло, само, и надо бы не танцевать, а умирать от угрызений совести и еще от страха, но сейчас ничего не чувствует, кроме близости свободы.

Бо смотрел холодно, и вот от этого делалось нехорошо; сказал: «Вот как странно складывается все, смотри».

Вупи поднялась, прогнув спину, пересела к Бо поближе – разговаривали не в кабинете, а в гримерке, и Бо сидел на закиданном одеждой и sex toys диванчике, и периодически приходилось орать тем, кто дергал дверь: дайте поговорить! – но переходить в кабинет Бо не хотел, сказал: есть причины; давай уж здесь.

Погладила бывшего начальника по голове, какой фамильярности раньше себе не позволяла, постаралась сказать ласково, как если бы не боялась совсем:

– Бо, ну плохо, ты же знаешь, еле снимали в последние дни, но не могу я почему-то, не могу с ребеночком, противно. Совершенно не понимаю механизма, а вот – тошнит. Я, знаешь, сначала даже думала, что не из-за съемок, из-за беременности просто тошнит, а потом поняла: выйду, поеду домой – через несколько минут не тошнит. И ты знал, не делай вид. Только терпел. А мне тоже стыдно, потому что не знаю, честно, как бы я доснималась девять месяцев, если бы не эта история, потому что только хуже становилось.

Бо помолчал и сказал: но раздувать будем, слышишь? Среди своих, я имею в виду. Чтобы до Ковальски дошло как следует, что я тебя уволил – с треском, со скандалом и все такое. Вон из профессии. Как он и хотел, небось. Раздувать будем, что ты, мол, стучала и так далее.

– Раздувай, ради бога. Я заслужила. Бо, я рехнусь. Поверь мне: ну я не знала, не могла себе представить, что она… Ну то есть, я очень люблю Фельку, но она бывает очень раскрытой, слишком…

– Что она твои побасенки про нашу студию будет Ковальски пересказывать?

– Послушай, ну она не думала, наверное… Она же очень чистая девочка…

– Ой, Вуп…

– Ну, в смысле она очень ему доверяла; но виновата же все равно я!

– Вуп, послушай, я тебе один раз скажу, и мы эту тему закроем. Ты действительно виновата; во-первых, потому, что такие вещи никому не говорят, ни-ко-му. Черт, мне даже произносить это дико: ты же не девочка, в конце концов. А во-вторых, ты знаешь Ковальски прекрасно и знаешь, что она трепло, но даже если бы она не была треплом таким – сам факт того, что у нее дядя-дружочек работает в полиции, должен был тебе на рот замок повесить. Тем более, что, как уже было сказано, вообще…

Вупи слушала его голос, закрыв глаза. «Что бы ни произошло, мы прорвемся, – думала она, – что бы ни произошло, мы с Алекси вместе, и мы прорвемся». Она почувствовала, что сильно потеют руки.

Дверь опять дернули, Вупи опять крикнула:

– Дайте поговорить!

– Дайте вибратор вымыть! – недовольно проорали из-за двери.

– В кухне вымойте! – рявкнул Бо.

Голос секунду помолчал и обиженно, но громко сказал:

– В кухне и разговаривайте.

– Ты мне, знаешь, лучше расскажи, что ты ей говорила; я хочу быть готов, а то вдруг. Из такого… криминального.

– Бо, да я и не рассказывала почти ничего! Может, еще не она?

– Детка, я понимаю, тебе не хочется, чтобы я о ней плохо думал. Но ты посмотри: Ковальски меня вызывает и рассказывает сладким голосом такие вещи, которые ему совсем знать не положено. И отпускает «пока что». Вот давай думать: чего вдруг, чего хочет? Ну, первая мысль у меня была – ищет дело, чтобы отыграться за отобранную у него Глорию. Ладно. Но почему я? Легче шмонать тех, кто пожестче чего делает, там вероятности больше. Значит, косвенного чего-то хочет. Чего именно? Хочет мести – значит, роет под тебя. Глупо, конечно, впопыхах это он, потому что понятно было, что я просчитаю; а может, этого и хотел. В общем, детка, хотел он, чтобы я тебя уволил: или, как дурак, поверив, что ты на меня стучишь, или, как умный, просчитав, что он именно твоего увольнения добивается. Ну вот я тебя уволил, чтобы Дэн видел, как Фелька себе локти грызет, что это из-за нее ты отсюда вылетела. Потому что ведь Дэн ее крови хочет, только добраться не может.

– Говно какое.

– Ой, детка, могло хуже быть.

Вупи сглотнула.

– Про что он говорил?

– В основном про белочек намекнул. Еще про Кутейко, но это плохая карта была, там ясно, что я ни при чем. Ты скажи мне, есть у него еще что мне вменить?

Вупи сникла и помолчала.

– Не помню. Помню разговор с Фелькой про эти вещи, он один был… Больше вроде и не говорили. Ну, так, на повседневном уровне…