Нет

Такое изображает на мордочке, что сейчас, кажется, придется слезки ей утирать.

– Ругать меня будет. Ну пройдите к ним, там тепло, уютно, полотенечки большие, попариться, хорошо же! А Моисей Александрович очень просил, очень!

Не понаслышке явно знает, что «хорошо же», – но это не повод для обсуждения сейчас, тем более что Большого постепенно заливает тихая ярость, а Маленький уже совсем калачиком свернулся, напугался, притих. Одним движением сдернуть с вешалки пальто и, не снимая слякотных ботинок, с наслаждением ломануться через гостиную, да там и запнуться, не зная, куда дальше, и немедленно возобновить ход, следуя за горничной, за тугим мячиком ее ягодиц. Баня у Моцика за дубовой дверкой, девица, видно, не звана сегодня – испаряется, только ее и видели, делаешь шаг внутрь – в пальто, шапке и зимних ботинках, с которых оползает серый московский снег, – и чувствуешь себя полным идиотом, и Большой как-то смирнеет, а Маленький немедленно начинает хныкать – стыдно, глупо, жарко, пойдем, пойдем, пойдем отсюуууда!

И уже бы повернулся и пошел, как вдрух что-то мягкое, розовое, мокрое облепляет тебя – Моцик, хорошенький, как ангел, с кудрями и точеным носиком, голубоглазый и тонколицый, обнимает тебя во всю силу хрупкого тельца, не смущаясь ни твоим пальто, ни твоей сумкой, и так откровенно рад, что у Большого едва ли не шевелится кое-что в паху, благо было дело, а Маленький оттаивает, говорит тихо: «Ууууу…» – и на некоторое время замолкает.

Когда удается прийти в себя от Моцикова верещания, появляется шанс рассмотреть его дорогого гостя, которого сначала трудно и за гостя-то принять, а легче всего принять за гигантскую шевелящуюся медузу, огромный шар розовой плоти, вокруг которого вьется нечто длинное, тонкое и отвратительное, на первый взгляд, в тумане и пару́ не разглядеть, что именно, – хорошо, что удается увидеть в гигантской туше гостя глаза (в верхней четверти) и пальцы (цепляются за тонкое и отвратительное).

– Ну разденься же, – говорит Моцик, – ну вот хоть сюда повесь, мне же все равно! Ты послушай, прости за этого урода, он по-русски ни хрена не говорит, но я тебе скажу: он инвестор, инвестировать в меня хочет, а сам не понимает, сколько нужно, и я тут потихоньку умножаю, умножаю все то на три, то на пять… Словом, не мог, ну не мог – он позвонил, сказал: хочется в баньку, я нам двух сестричек привезу! – и вот, ну полчаса назад буквально… Ну пожалуйста, не сердись, сто лет ведь, разденься, ну хоть на двадцать минут, там он доебется и слиняет, такое привез, выродок, аж жутко, ну и сестрички, уж почто я сейчас ко всему привык – но такое! – и где ему это впарили, а, и где он такое снял? Ну посиди, ну Лис, ну сто же лет!

Пот уже струйками течет под свитером, заливает глаза, чмокает под коленками, черт с ним – по крайней мере, пальто можно сбросить прямо тут, в предбаннике, и свитер, и носки. Черт, и рубашку, но штаны – это фиг, и приятно, что Моцик ничего по этому поводу не говорит и даже жестом не намекает – не хватало сейчас поминать… Словом, и в штанах уже можно внутрь войти, хотя штаны облипают сразу и становятся десятитонными – ну ладно.

Ну и гость. Ну и туша. Главное – явно же собой любуется, не морфируется – хотя, может, наоборот, может, это морф, двести килограммов искусственной плоти… Так или иначе, не хочется даже думать, что у него в голове и в паху, скрытом складками жира, – а особенно не хочется об этом думать, когда смотришь на его «сестричек» – что они стоят, как в строю, бедро к бедру? – лапают его, лапают – аж друг друга отталкивают, рукой руку отпихивают… или не рукой… или… о господи. Они сросшиеся, сиамские, две ноги! – вот сейчас точно вижу, мамочки, да какой тут восьминогий щенок, двухголовый котенок! О господи… В горле мурашки, и тошнит как-то аж от сердца, и сейчас, кажется, я заблюю всю Моцикову прекрасную баньку… Дорогой гость отодвигает баб (бабу?) в сторону, и те отодвигаются шеренгой, круп к крупу, как цирковые лошади, и Моцик ангельским голосом на хорошем китайском представляет:

– Это мой друг, Саша Лисицын, это Лоран Скоцци, мой, я надеюсь, будущий партнер по бизнесу, а это Маргарита (темная короткая стрижка; протягивается левая наманикюренная ручка) и Гретхен (светлые локоны; протягивается правая наманикюренная ручка, какая-то из средних ручек, на которую страшно посмотреть, делает некоторое явно приветственное движение; комок в горле увеличивается в диаметре на сантиметр).