Несусветный багаж

«Легко насмехаться над людьми, которые создают такие вещи, — подумалось ему, — но в этом есть нечто возвышенное, нечто трудно определимое. Именно то, что я старался выразить в моей “Императрице Евгении”». И мистер Питман вздохнул.

Продолжив путь к дому, он все еще размышлял о высоких материях. «Этому в Париже не учат. Это чисто английский взгляд на вещи. Все! Хватит! До сих пор я был словно во сне, пора проснуться, надо стремиться выше, ставить высокие цели», — убеждал сам себя наш преданный служитель искусства. Все послеобеденное время и позднее, когда давал своему старшему сыну урок игры на скрипке, он, забыв о недавних неприятностях, уносился мыслями в страну прекрасного. И как только представилась возможность, с истинным вдохновением поспешил в мастерскую.

Даже вид злосчастной бочки не вверг его в прежнее угнетенное состояние. С огромным энтузиазмом принялся Питман за прерванную работу — бюст сэра Гладстона, который он лепил по фотографии. Преодолев (с неожиданным успехом) трудности, связанные с приданием желаемой формы затылку (относительно которой фотография никакой информации не давала, а имелись только смутные воспоминания, сохранившиеся после какого-то публичного собрания), он с нескрываемым удовлетворением взирал на то, как ему удался воротничок выдающегося государственного мужа, и только стук в двери вернул его к текущим проблемам.

— Что случилось? — спросил Майкл, подходя к камину, в котором мистер Питман, памятуя о том, как любит тепло его гость, заранее развел огонь. — У меня сложилось впечатление, что у вас какие-то неприятности.

— Ваши слова не передают всей сложности ситуации, — ответил художник. — Статуя мистера Семитополиса не была доставлена по адресу, и подозреваю, что мне придется возместить ее стоимость. Но меня беспокоит даже не это. Я, мистер Финсбюри, опасаюсь куда более страшной вещи — разоблачения. Геракла должны были переправить контрабандой из Италии, а это деяние безусловно предосудительное, и человек с моими принципами и с моим положением ни в коем случае не должен был быть к этому причастным. К сожалению, я осознал это слишком поздно.

— Да, дело, действительно, выглядит серьезно, — заявил адвокат, — а значит, потребуется серьезная доза алкоголя.

— Я позволил себе… короче говоря, я позволил себе подготовиться к вашему визиту, — ответил художник, показывая на графин с содовой, бутылку джина, вазочку с лимоном и бокалы.

Майкл приготовил себе выпивку и угостил художника сигарой.

— О нет, благодарю вас, — услышал он в ответ, — когда-то я испытывал слабость к сигарам, но после них долго не выветривается запах из одежды.

— Не страшно, — заметил адвокат. — Мне это не мешает получать удовольствие. Прошу вас, выкладывайте вашу историю.

Питман изложил все, что с ним приключилось, со всеми подробностями. Приехал он сегодня на вокзал Ватерлоо, рассчитывая получить огромного Ге ракла, а получил вместо этого бочку, в которой не поместился бы даже «Дискобол». Однако же адрес на бочке был написан рукой его римского корреспондента (чей почерк ему был доподлинно знаком). Вещь тем более удивительная, что тем же поездом был прислан ящик достаточно большой и тяжелый, чтобы в нем мог находится Геракл. Но ящик этот был отправлен по неустановленному адресу.

— Извозчик, как ни печально об этом вспоминать, успел выпить, — продолжал мистер Питман, — и изъяснялся словами, которые я не решаюсь вам повторить. Он тут же был выгнан с работы начальником станции, который единственный вел себя все время вполне вежливо и рассудительно. Он обещал навести справки в Саутгемптоне. Но мне-то что было делать? Я оставил свой адрес, забрал бочку домой, и помня об известной формуле, я решил, что вскрою ее только в присутствии адвоката.

— И это все? — спросил Майкл. — Не вижу никаких поводов для беспокойства. Геракл застрял где-то по дороге, его привезут завтра или послезавтра. А что касается бочки, то можете быть спокойны, это наверняка знак благодарности от одной из ваших учениц, и в ней не что иное, как устрицы.

— О, прошу вас, не так громко! — попросил художник. — Меня уволят с работы, если кто-то услышит, как неуважительно мы тут вспоминаем наших достойных воспитанниц, а кроме того, устрицы из Италии? И почему адресованы мне рукой мистера Рикарди?

— Ладно, пора на нее взглянуть, — согласился Майкл. — Подтащите ее поближе к свету.

Они вдвоем выкантовали бочку из угла и уместили перед камином.

— Судя по весу, там вполне могут быть устрицы, — рассудительно заметил Майкл.

— Что, прямо сейчас и вскроем? — спросил художник, которому общество приятеля и джин значительно улучшили настроение. И не дожидаясь ответа, начал раздеваться, как перед борцовской схваткой. Он швырнул свой пасторский воротничок в корзину для бумаг, пасторский же сюртук повесил на гвоздь и, взяв в одну руку долото, а в другую молоток, нанес первый удар.