Несусветный багаж

— Знаю я это все, — отвечал он. — На всей Норфолк-стрит никто не знает этого лучше меня. Если бы я был богат, то, конечно, приглашал бы лучших в Лондоне натурщиц, но я бедный человек и научился обходиться без них. К тому же случайные модели исказили бы мое внутреннее видение идеальной фигуры, что плохо отразилось бы на всем моем творчестве. А то, что картины пишу при искусственном освещении, то к этому методу я пришел по необходимости, поскольку днем занят преподаванием.

В ту минуту, когда мы готовы представить его нашим читателям, мистер Питман находился в своей мастерской при гаснущем свете сентябрьского дня. Сидел он в кресле (надо ли добавлять, что в естественной, не напоказ позе), а рядом лежала его черная шляпа. Это был смуглолицый, невзрачный, безобидный, жалкий человечек, одетый во все темное: в сюртук, несколько более длинный, чем носят светские люди, с высоким закругленным по краям воротничком, с выцветшим шейным платком, повязанным самым незамысловатым образом. Подобная внешность могла бы характеризовать лицо духовного звания, если бы не остроконечная бородка. Волосы на голове мистера Питмана поредели, а на висках поседели. Бедняга уже был немолод. Немалый же возраст, скромный доход и неудовлетворенность даже столь непритязательных творческих амбиций не способствуют жизнерадостности.

Перед мистером Питманом в углу комнаты, около дверей, стояла внушительных размеров бочка. Куда бы он ни отворачивал свой взгляд, бочка постоянно снова его притягивала, соответственно возвращались и те же самые мысли.

«Вскрыть ее или нет? Отослать обратно? Стоит ли сейчас же связаться с мистером Семитополисом?» — размышлял мистер Питман. — «Нет, — решил наконец, — не буду ничего предпринимать без совета мистера Финсбюри». Он поднялся и взял потертую кожаную папку, из которой достал лист бумаги кремового цвета. На таких листах он обычно писал докладные школьному начальству и записки родителям своих учениц. Папку он положил на подоконник, снял с камина чернильницу и составил письмо следующего содержания:

«Уважаемый мистер Финсбюри! Надеюсь, что не злоупотреблю Вашим расположением, если обращусь к Вам с просьбой нанести мне визит сегодня вечером. Дело, по которому мне необходимо получить Ваш совет, отнюдь не пустяковое. Достаточно сказать, что оно касается судьбы статуи Геракла мистера Семитополиса. Я пишу Вам, будучи крайне взволнован и обеспокоен тем, что, как следует из имеющихся у меня сведений, уникальное творение античного искусства пропало. Также меня гнетет и другая странная загадка, в некотором смысле связанная с предыдущей. Прошу простить меня за не слишком разборчивый почерк и принять мои уверения в неизменном глубоком уважении. Дело срочное. Уильям Д. Питман.»

Через некоторое время, имея на руках это письмо, Питман уже звонил в двери дома номер 233 на Кингс-роад — частной резиденции мистера Майкла Финсбюри. С адвокатом он познакомился на каком-то массовом общественном мероприятии в Челси. Майкл был общителен, обладал чувством юмора и поддержать знакомство не отказался, а поскольку оно оказалось для него забавным, то со временем переросло в своеобразную дружбу, или, точнее, приятельские отношения, оттеняемые легким чувством превосходства со стороны Майкла. В настоящее время, спустя четыре года после первого знакомства, Питман крутился возле адвоката, как собака вокруг хозяина.

— Мистера Майкла еще нет, — сказала пожилая экономка, которая открыла Питману дверь. — А вы очень неважно выглядите, мистер Питман, — добавила она. — Может быть, зайдете на рюмочку шерри, это поднимет вам настроение.

— Премного вам благодарен, — ответил художник. — Вы очень любезны, но, право, я не в том настроении, чтобы принять приглашение. Попрошу только передать мистеру Финсбюри это письмо и сказать, что если он согласится посетить меня, то пусть заходит через заднюю дверь, со стороны сада; я весь вечер буду в мастерской.

После этого мистер Питман медленным шагом направился домой. Взгляд его на некоторое время задержался на витрине парикмахерской, где с гордым видом красовалась представительная восковая дама в вечернем платье. Он остановился и долго смотрел на манекен в глубокой задумчивости. Несмотря на занимавшие его невеселые мысли, в нем проснулся художник.