Несусветный багаж

— Вряд ли мы еще когда-нибудь увидим мистера Финсбюри, — ответил начальник. — Это было первое ему предостережение. Наша фирма так давно вела с ними дела, что я предпочел поступить в данном случае как можно более снисходительно. Но вы уверены, что вчера никакой ошибки не произошло? Это был действительно мистер Финсбюри-старший?

— В этом нет никаких сомнений, — рассмеялся мистер Белл. — Он долго объяснял мне принципы банковского дела.

— Ну и ну, — изумился мистер Джадкин. — Если он появится еще раз, пусть зайдет ко мне. Надо его предостеречь.

Глава седьмая в которой Уильям Дент Питман обращается за юридической помощью

Норфолк-стрит — которую жильцы мистера Питмана в шутку называли островом Норфолк — не отличалась ни протяженностью, ни красотой, ни благоустроенностью. Случалось увидеть тут малопривлекательной внешности девиц, рассчитывающих на неожиданный профит в виде поставленной кем-то кружки пива или на то, что кто-то услышит издаваемый ими едва различимый амурный шепот. Дважды в день по улице проходил человек, скупающий бездомных кошек. Заглянувший сюда шарманщик быстро удалялся с разочарованным видом. В праздничные дни улица становилась ареной для проявления доблести местной молодежи, и жители ближайших домов имели возможность ознакомиться со всем арсеналом приемов защиты и нападения в современном рукопашном бою. В одном только отношении Норфолк-стрит могла предъявить свои претензии на звание приличной улицы: на ней не было никаких торговых заведений, если не считать одного — питейного, да и оно находилось уже у самой Кингс-роад.

На дверях дома под номером семь красовалась медная табличка с надписью «У. Д. Питман. Художник». И табличка была не вполне медной, и сам дом с первого взгляда не вызывал горячего желания в нем поселиться. Тем не менее, дом этот можно считать примечательным, по крайней мере, для читателя этой повести, ибо в нем, действительно, жил художник — художник в некотором смысле выдающийся, а именно в смысле сопутствующего ему невезения. Его творчеству не была посвящена ни одна статья в специальных иллюстрированных изданиях, никогда нигде не выставлялись на обозрение публики гравюры с названиями «Кот в гостиной» или «Камин в мастерской» (имеются в виду комнаты в доме номер семь), ни одна журналистка не поделилась с читателями своими впечатлениями от той «лишенной аффектации простоте», с которой принял ее мистер Питман в окружении своих шедевров. Я бы охотно исправил все эти упущения, но нас интересует в данном случае не столько сам дом, сколько его задворки.

Там был небольшой садик, украшенный бездействующим фонтанчиком с карликовой скульптурой, несколькими заляпанными грязью цветочными вазами и двумя-тремя недавно посаженными деревцами, на которых приход весны не оставлял заметных следов. Были там еще две или три скульптуры, представляющие античных сатиров и нимф, притом в наихудшем из возможных стилей. С одной стороны садик ограничивали две мастерские, которые обычно арендовали другие жрецы изобразительного искусства, как правило, более успешные и современные, чем мистер Питман. С противоположной стороны возвышалась более капитального вида пристройка к дому с дверями, выходящими на газон перед входом, где и помещались продукты разносторонней творческой деятельности самого мистера Питмана. Правда, все дневное время он трудился на ниве просвещения в женской школе, но все вечера, которые затягивались иногда и до поздней ночи, принадлежали ему, и он проводил их над очередным «Пейзажем с водопадом», или «Бюстом в мраморе» (как он сам это скромно, но с гордостью называл) какой-либо выдающейся личности, или, если вообще снисходил до такой работы, над изваянием какой-нибудь обыкновенной нимфы (предназначенной для украшения газового светильника на лестничной площадке), либо над статуей «Самуила в детстве» по заказу совета попечителей какого-нибудь дошкольного учреждения. Мистер Питман обучался в Париже и даже в Риме, субсидированный одним любящим родственником, который впоследствии обанкротился ввиду падения спроса на дамские корсеты. И хотя никто не подозревал в нашем художнике наличия хоть малейшего следа таланта, было время, когда считалось, что соответствующим ремеслом он овладел. Но хватило восемнадцати лет так называемой практической деятельности, чтобы все излишние профессиональные знания испарились. Тщетно снимающие у него помещение художники пытались объяснить ему, что нельзя заниматься живописью при свете газовой лампы, также как и ваять нимфу в натуральную величину без натурщицы.