Нестор

Замполитрука покачал головой. Хоть в польскую форму переодевай, хоть в советскую…

– Не видел.

Хельтофф, сжав кулаки, хрустнул костяшками.

– Ладно… Подследственный Валюжинич, тот же вопрос…

Поляк оскалился.

– Kurwa mać, cholerne Szwabowiе!

Стоявший рядом охранник лениво взмахнул рукой. Валюжинич упал вместе с табуретом. Второй охранник столь же лениво пнул его ботинком.

– Прекратите! – Александр вскочил, потянулся вперед. – Вы, фашисты!..

– Меньше эмоций, Белов, – Хельтофф был уже рядом. – Они вам еще пригодятся. А про бокс и самбо забудьте, сейчас не сезон.

Поляка вновь усадили на табурет, взяли за плечи. Следователь подошел ближе.

– Валюжинич, церемониться с вами никто не станет. Вы задержаны на территории Рейха с оружием в руках, вы оказали сопротивление…

– Так стреляй меня, dziwak, – Валюжинич оскалился. – Все равно ничего не скажу.

Хельтофф отвернулся, подумал немного.

– Этого уведите. Сутки на горячую обработку.

Белов вновь не сдержался.

– Не надо! Ольгерд, скажи им правду. Ты же меня не видел!

Поляк сплюнул на пол.

– Уже раскололся, moskal? Зря, пусть они до конца сомневаются. Никогда не признавайся, ни в чем! Rozumiesz?

Хлопнула дверь. Александр вытер со лба холодный пот.

– Кажется, Белов, вы его и в самом деле не узнали, – рассудил Хельтофф. – Или вы такой актер, что вас сразу надо на столичную сцену… Это агент из группы Агнешки Волосевич. Может, в Логойске его не было. А может, был… Ничего, скажет!

«Никогда не признавайся, ни в чем!» Белову стало стыдно. Он-то про поляков чуть ли не целый роман написал. Выходит, одному врагу навредил, зато другому помог.

«Rozumiesz?» Теперь-то он понял.

– Ваша версия, Белов, подвисла, – Хельтофф укоризненно покачал головой. – Может, вас в Логойске не было? На таких мелочах и горят. Впрочем, Нестор, вы же профессионал, без меня все понимаете…

На какой-то миг замполитрука и сам усомнился. Вот ведь закрутили, штукари!

– Думайте, что хотите. Надеюсь, настоящему Нестору повезет.

* * *

Из кабинета он выходил первым, и почти сразу же нарвался на грубый окрик.

– Стой! Лицом к стене!..

Такое уже однажды было в «Колумбии». Если ведут на допрос, встречных разглядывать не дают. Но замполитрука подчиняться не собирался. Обойдетесь, фашисты!

В сторону, впрочем, отошел, уперся в стену лопатками. И почти сразу же узнал того, кого вели под конвоем. Андреас Хинтерштойсер! Тот тоже заметил, слегка повернулся.

…Лицо – синяк сплошной. И шов на скуле.

Александр Белов вскинул вверх правый кулак.

Rotfront!

Один из охранников грузно шагнул вперед.

– Убью, – шевельнул губами замполитрука. – Faschistisches Schwein!

Тот засопел, взглянул недобро, но все-таки отступил.

– Нет, Белов, это вас убьют, – негромко проговорил Хельтофф. – И очень скоро, если срочно не поумнеете.

Александр дернул плечами.

– Значит, умру дураком.

Губы не слушались, но он все-таки заставил себя улыбнуться.

– А вы, умные, останетесь без Нестора.

* * *

15 июля 1938 года, в самый разгар террора в Москве была официально запрещена малоизвестная общественная организация со странным названием «Помполит». Решение нигде не публиковалось и мало кем было замечено. Приемную «Помполита» на улице Кузнецкий мост закрыли и опечатали за год до этого, сотрудники арестованы и сгинули без следа. Политический Красный Крест России, созданный еще народниками-нелегалами в 1874 году, в очередной раз ушел в подполье. Тем не менее, организация жила, не смену погибшим сотрудникам приходили новые, часто совсем молодые. Всеволод Багрицкий, сын известного поэта, привлек к работе студента ИФЛИ Александра Александровича Белова.

Александр вначале отказался. Не из трусости, а из здорового понимания полной обреченности подполья в СССР. В стране, где каждый первый пишет доносы на каждого второго, нелегалы существовать просто не могут. Но даже если допустить невозможное, что способны сделать несколько десятков человек? Собрать деньги, узнать о судьбе арестованных, адреса, по которым они содержатся. Много ли пользы, если за это приходится платить свободой, а то и жизнью?

И тогда Сева Багрицкий рискнул познакомить несговорчивого студента с Екатериной Павловной Пешковой.

Белов шел на встречу неохотно. Пешкова, вдова Алексея Максимовича Горького, казалось ему бесполезным обломком Прошлого. Бывшая жена (с писателем они расстались еще в начале века), бывшая революционерка, активный работник давно уничтоженной партии эсеров, сейчас – консультант литературного музея на скромном окладе. Экспонат, причем настолько ветхий, что им не заинтересовалось даже НКВД.

Однако долгий разговор в маленькой комнатке коммунальной квартиры заставил серьезно задуматься.

– Никто не хочет умирать, – сказала ему Пешкова. – Ни царские жандармы, ни чекисты, ни сотрудники Ежова. Потому нас терпят и будут терпеть. Мы – последняя надежда.