Нестор

Следователь хмыкнул:

– На десять побегов, шеф.

– Опознаем и закроем дело. А Хинтерштойсера я найду и прикажу тихо пристрелить. Один раз отыскали, значит, и второй сможем… Кстати, про гауляйтера я знаю, но ссориться с ним не хочу. Пусть найдут козла поменьше рангом.

Поморщился, потер левое ухо.

– Кажется, поцарапался. Все одно к одному… Теперь о вас, Белов.

Замполитрука отставил в сторону недопитый кофе.

– Увы, ничего хорошего не обещаю. Вербовать вас не стану, поэтому пойдете под суд за незаконное пересечение границы Рейха при отягчающих обстоятельствах. Несколько лет «кацета» обеспечены. Говорю это без всякой радости, вы мне, Белов, симпатичны. Но я не судья и даже не прокурор. Я обеспечиваю контроль над следствием, а показания вы дали исчерпывающие.

Александр слушал без особых эмоций. Уже пугали! Но почему Хинтерштойсеру – пуля, а ему только «кацет»? Несправедливо!

– А вы не возитесь со мной, господин Мюллер. Зачем столько хлопот?

Тот взглянул с интересом.

– У вас, вижу, появилось конкретное предложение?

Замполитрука встал.

– Так точно! Требую вернуть меня в СССР.

Гестаповцы переглянулись.

– Спятили, да? – вздохнул Мюллер. – Да вам там кости переломают, а потом поставят к стенке. Руководствуясь революционной законностью или еще какой-нибудь хренью.

– Знаю.

– Почему же не заявили об этом раньше? – вступил в разговор Хельтофф. – Чего ждали? Подходящего предложения от нас?

Александр пожал плечами.

– Ждал окончания следствия. Германский закон я действительно нарушил. Вот и отвечу, но дома. Вам так проще. Заявление могу прямо сейчас написать. А еще требую встречи с советским послом.

Мюллер налил себе еще коньяка, выпил залпом.

– Шантажировать нас решили? Не выйдет! Вы представляете опасность для Рейха, что и будет зафиксировано в выводах следствия. Ни о каких контактах с советским посольством и речи быть не может. И не вздумайте объявлять голодовку, через задницу накормим… Хельтофф, выкиньте его отсюда к дьяволу и пните напоследок, чтобы запомнил.

Следователь встал, но Белов успел первым. Подошел к двери, усмехнулся.

– Спасибо за кофе. И за прогулку, интересно было.

Выкидывать из номера Хельтофф его не стал, вывел за локоть. Прикрыв дверь, оглянулся. Коридор пуст, только в самом конце возле лестницы скучал охранник в штатском.

– Зря обостряете, Белов. У шефа просто плохое настроение. Впрочем…

Вновь оглянулся, и уже шепотом:

– Заявление написать имеете право. Подошью к делу, а там пусть разбираются. Решать вашу судьбу будет не шеф, а люди повыше. Я с вами согласен, домой вам следует вернуться…

Усмехнулся, потрепал по плечу.

– Только зачем спешить? Сталин не вечен.

* * *

Возвращаться в номер не хотелось, но больше идти и некуда. Из отеля не выпускали, бар закрыт, а в ресторане организовали кормежку прибывшей эсэсовской роты. Александр постоял на пустой лестнице, а потом ноги сами понесли его наверх. Четвертый этаж, крыло призраков. Может, встретит там странного американца. Александр верил своим глазам, хоть в существовании нечистой силы и сомневался. Если наука допускает существование незримой семиклассницы Соль с крылышками на спине, то почему не допустить и все остальное?

Ему никто не помешал. Пыльная ковровая дорожка скрадывала звук шагов. На этот раз он не стал читать Пушкина. Трусоват был Ваня бедный… Этого Ваню бы в гестапо, сразу обратно на погост бы запросился! Вурдалак! Нашел кого бояться.

Призраки, вероятно, умели читать мысли не хуже господина советника. В коридоре – пусто, заперты двери, и всюду пыль, пыль, пыль… Белов, дойдя до перекрытого входа, ведущего в соседнее крыло, повернул назад. Пушкин уже не вспоминался, зато из пыльного забытья проступили слова Достоевского. «Я вас спросил: верите ли вы, что есть привидения?» Роман о Раскольникове, часть четвертая, глава первая. «Здоровому человеку, разумеется, их незачем видеть… Ну а чуть заболел, чуть нарушился нормальный земной порядок в организме, тотчас и начинает сказываться возможность другого мира, и чем больше болен, тем и соприкосновений с другим миром больше».

Вечность – деревенская баня с пауками. Ничем не лучше пыльного коридора.

Квадриллион шагов – тоже Достоевский. Неужто угадал, архиреакционный классик?

– Это опять вы?

Замполитрука без всякого удивления оглянулся. Голос Мокрой Лени узнал сразу. Дверь с печатями на желтых бумажных лентах он миновал секунду назад.

– Впрочем, оно и к лучшему. Я совсем не против пообщаться.

Мокрая Лени на этот раз не была мокрой. Ни халата, ни полотенца. На женщине горная куртка, вязаная альпинистская шапочка с очками на лбу, брюки, тяжелые ботинки. Мокрым оказался только маленький кусочек снега на левом плече.

– Заходите! И не пугайтесь, приставать к вам не собираюсь. И в Ад не утащу, потому что не представляю, где он находится.

Белов немного подумал и переступил порог. В номере темно, воздух знакомо пропах пылью. Женщина вошла следом, включила свет, сбросила куртку и шапочку прямо на коврик в прихожей.

– Рейнвейн выпила сама, но шнапс, кажется, остался. Пойдемте!