Нестор Махно

— Находятся жадные негодяи. Для них наше святое, черное знамя анархизма — прикрышка. С такими у нас разговор короткий…

Толпа оторопела и отшатнулась. Люди заметили только резкий взмах шашки. Павел стоял… Не падал, а голова его… легла на плечо.

— Вот так! — сказал Махно. — Бывайте здоровы!

Пришпорив коня, он поскакал прочь. Сотня отправилась за ним. Аршинов еле вскочил на тачанку и никак не мог прийти в себя. Столь зверское убийство на глазах у публики он видел впервые. И это XX век! Анархист снес голову человека, словно кочан капусты. Господи, мыслимо ли это? Скромный, ты ли? О-о, какая дикость! И это — после пыльных складов московской ассоциации, где лежали милые, тихие анархические сочинения. О-о! Какая же свобода на свежей кровищи?!

Петр Андреевич сжимал, тер онемевшие пальцы рук. Они мелко дрожали. Вот она, подлая, подлинная реальность. «Все революции таковы? — в смятении мерекал он. — Начиная с Чернышевского, вольно или нет направившего на царя двуствольный пистолет Каракозова… Да что Николай Гаврилович? Еще мудрый Маркс говаривал: «Идеи становятся материальной силой, когда овладевают массами». Так, кажется? Вот оно — это овладение! А Прудон, наш предтеча: «Собственность есть кража». Атаман Павел слышал подобное? Ночной грабеж поездов лучше законной эксплуатации? Все ниспровергатели жаждут чистоты души. И я тоже, и я, — в отчаянии думал Аршинов. — А выходит шиворот-навыворот. Отчего? Ну отчего же? Кант и Спиноза, Шопенгауэр и князь Кропоткин сушили мозги: откуда взялось нравственное чувство? От Бога или врожденное? А гораздо важнее другое: почему ЗЛО столь могуче! И что же мне делать в этой мясорубке?»

Махно остановил коня, пересел в тачанку, посмотрел на учителя пристально.

— Ну что, закоренелый террорист, дрогнули? — спросил с какоц-то странной, как показалось Аршинову, чуть ли не дьявольской усмешкой.

— Да уж… не до покоя, — сипло отвечал Петр Андреевич.

— В белых перчатках тут нечего гулять. Не ты — так тебя. Проверено. Ваша голова, учитель, стоит тьмы таких. А Павел мог ее ночью запросто сшибить.

Эта арифметика покоробила Аршинова. Он все тер дрожавшие пальцы. Когда большевики захватили власть не без помощи анархистов, а потом принялись беспощадно уничтожать их, Петр Андреевич видел только подлость и коварство Ленина и иже с ним. Теперь же похолодевшей кожей почувствовал, что тех качеств, пусть и низменных, от Великого Инквизитора ой, как мало для вождя. Требуются еще дубовые нервы и безграничное ожесточение. Одно дело — пальнуть в жандарма, и совсем другое — беспощадно распоряжаться толпой, изо дня в день карать без устали. Тут мало желать и сметь. Такие всегда найдутся. Попробуй-ка вынести! Единственную голову снесли — ты задрожал. А тысячи, миллионы? Почетно и приятно стоять на трибуне, когда букеты бросают. Но и цена же, цена прегромадная. Душу заложить надобно с потрохами, собственное сердце кинуть собакам. Лишь так идеи становятся материальной силой? Так? Не-ет уж, извините.

— Нам позарез нужна газета. Будете редактором, — говорил между тем Нестор.

Понять, почему учитель побледнел и так печально глядит, едва ли не плачет, проникнуть в его сомнения он не мог. Но практическим чутьем определил: Аршинов — не вождь. И ладно. Так, может, и лучше.

— Возглавите культурно-просветительный отдел, — продолжал Махно. — Работы — непочатый край. Как раз для вашего размаха. Идет?

Петр Андреевич кивнул в знак согласия.

Председателю Совнаркома Украины Раковскому

Насчет планов Дыбенко (взять Крым) предостерегаю от авантюры — боюсь, что кончится крахом и он будет отрезан. Не разумнее ли его силами заменить Махно и ударить на Таганрог и Ростов. Советую трижды обдумать, решайте это, конечно, сами.

Ленин

Решать было поздно: Крым уже взяли. Правда, не весь.

Захарий Клешня из села Рождественки, в хате которого, на чердаке, прятался Нестор Иванович по возвращении из России, лежал теперь на краю выбалка. Трава под щекой была серая, прошлогодняя, жесткая. Пырей, что ли? Прищуренным глазом Захарий углядел и зеленые побеги. Апрель гуляет, сеять давно пора. Но рядом рвануло. Полетели ошметки земли, свистнул осколок. Клешня еще плотнее прильнул к траве. Шелковисто прошуршала шрапнель и лопнула где-то сзади, над отступающим полком. Захария с его ротой оставили прикрывать тыл.

Трое суток тому они занимали позиции на самом удаленном фланге бригады Махно. Даже и мысли не было об отступлении. За ними, до Луганска, окопались красные и общими усилиями сдерживали добровольцев и казачков всю зиму. Больших боев не было, так, стычки, перестрелки. Захарий даже подумывал, как бы при случае улизнуть, вспахать свой надел и быстренько вернуться. Отвезти, кстати, барахлишко, что прихватил по пути.