Нестор Махно

— Он порвал напрочь с Советской властью! — добавил белесый.

— А вы порох, товарищи, нюхали? — командующий фронтом глядел так же строго, не мигая. — Или только языками чесали? Комиссар тот, кто первый в атаке. Лично у вас есть ранения?

Жалобщики окончательно потерялись, ответить «нет» не решались.

— Мы хотели предупредить: не ездите туда, в это кубло. Там гибель!

— Эх, милые, — вздохнул Овсеенко. То, что услышал, встревожило его, но никак не испугало. — Зимний кто брал? Временное правительство кто арестовывал?

Политкомы с недоумением уставились на него.

— Тогда мне тоже говорили: «Не рыпайся, опасно!» Потому приказываю: отправляйтесь в свои полки и бейтесь до крови. Народ сам оценит. Всё!

Поезд ушел, а горе-комиссары стояли на перроне огорошенные и пожимали плечами. Никак не верилось, что патлатые способны… Зимний взять! И выправка у него царского офицера. Предатель, что ли? Наших колотят, а он и усом не повел!

Владимир Александрович возвращался от Григорьева. Перед тем побывал в Симферополе. Надеялся встретиться с братом Ленина, Дмитрием Ильичом — председателем Крымского правительства. Жаль, не удалось: тот был в отъезде. Зато Дыбенко порадовал, вот уж поистине оптимист, не то что нытик Григорьев. Тысячи штыков и сабель навострил Павел Ефимович. Мастерские открыл. Тридцать пар сапог шьют в день. Заверил, что в ближайшие дни его армия ударит через Керченский пролив в тыл Деникину и разнесет того в пух и прах. Как не поддержать? Могучий хохол с кудрявой бородкой никогда не подводил. Вместе в «Крестах» сидели — вышли. В Севастополе обоих приговорили к повешению — бежали. Кто корабли и матросов прислал к Зимнему? Кто разогнал Учредительное собрание? Дыбенко! Кремень-мужик. Однако горяч, самому Ильичу перечил. Так и ты же, Овсеенко, партийная кличка «Штык» — не на первых ролях оказался!

Поезд шел по ровной, уже зазеленевшей таврической степи. Крестьяне таки засеяли ее. Война войной, а они не дремлют. «Мои землячки», — с теплотой подумал Овсеенко. Он родился в Чернигове, в семье поручика, дворянина, и сам офицер, а видишь, как колыхнулся. Уже пятнадцать лет профессиональный революционер. Сколько сажали, бежал — и со счета сбился. Даже тюремные стены рушил. «Но что любопытно, — пришло ему в голову, — все мы — висельники: я, Махно, Дыбенко. Найдем общий язык! Не анархисты ли первыми ворвались в Зимний? А Григорьев вон юлит. Кто же будет держать фронт от Донбасса до морей?»

Подъехали к станции. На перроне уже стояла лихая тройка. «Ай да резвый Батько! — усмехнулся Владимир Александрович. — А они предлагают его убрать. Дескать, сдал Мариуполь. На переправе, милые, коней не меняют. Но лично не встретил, сукин сын. Боится или нос дерет?»

В Гуляй-Поле ждал строй загорелых хлопцев. Оркестр играл «Интернационал». Овсеенко, не подозревавший, что музыканты всё утро специально разучивали эту пьесу, а обычно давали «Марсельезу», сошел с тачанки и увидел: к нему направлялся «малорослый, моложавый, темноглазый, в папахе набекрень человек».

— Комбриг Батько Махно. На фронте держимся успешно. Идет бой за Мариуполь. От имени революционных повстанцев Екатеринославья приветствую вождя украинских советских войск!

Пожали друг другу руки. «Шустёр, однако, шустёр», — определил комфронта. Григорьев встречал более сдержанно. Махно представил своих заместителей, приближенных, в том числе и старую знакомую Овсеенко еще по диспутам на Балтике Марусю Никифорову. Она улыбнулась приветливо, и аскетическое лицо Владимира Александровича посветлело. «Тоже висельница, каторжанка и беглянка, — вспомнил он не без иронии. — Огонь-баба! Умудрилась, как и Дыбенко, попасть даже под советский суд. Но перещеголяла Павла. Ее дважды наши судили, и оба раза я ее спас. Красива, стерва. Грубовата».

Махно вел его вдоль строя повстанцев. Они «ели» их глазами.

— Наш резерв. Новобранцы, — тихо доложил Батько.

Молодцы, — похвалил комфронта. Он давненько не видел столь преданных взглядов. «Вот тебе и банда, — думалось. — А какие же орлы на передовой! Эх, горе-комиссары». На самом же деле ему показывали отборную черную сотню, что охраняла Батьку и штаб. Он всерьез опасался, как бы комфронта не приехал схватить его за сдачу Мариуполя, связи с Григорьевым и наглый арест комиссаров. Конфликт с ними назревал давно, собственно, с самого их появлении в бригаде. Но нужен был повод, и он возник.

Дмитрий Попов — бывший командир особого отряда ЧК, арестовавший Дзержинского, бежавший из Москвы после июльского мятежа левых эсеров и объявленный вне закона — отирался теперь при штабе. Как-то зашел к Махно и предложил:

— Григорьев набирает силу. Херсон взял, Николаев, Одессу. Но мы же с ним в одной партии. Не послать ли туда хлопцев-эсеров: Горева, например, или Сеню Миргородского? Пусть понюхают.

— Зачем? — не понял Нестор.

— А мало ли. Вдруг понадобится, — Дмитрий смотрел круглыми холодными глазами наивно, бестия. Батько его сразу раскусил: если не подлец, то будет очень ценен.