Нестор Махно

Однако, еще не получив ответ махновцев, Сталин с товарищами издал секретную директиву: «Эстонской, 9-й стрелковой и 11-й кавалерийской дивизиям перейти в резерв фронта и расположиться: первой — в районе Александровой, второй…» — всем в повстанческом краю. Это не считая дивизии Якира.

Так же поспешно принимается и постановление Всеукраинского ревкома: «Махно не подчинился воле Красной Армии, отказался выступить против поляков… и со своей группой объявляются вне закона, как дезертиры и предатели. Все поддерживающие и укрывающие этих изменников украинского народа будут беспощадно истреблены». Первым подписал кровожадный приказ Г. Петровский, в честь которого потом переименуют Екатеринослав!

Рано утром 9 января к Александровску тайком подъехала еще и 41-я дивизия, чтобы окружить повстанцев с юга. Левензон встретил ее на подходе, выступил перед бойцами. Их настроение, однако, ему не понравилось. Рядовым явно нечего было делить с махновцами.

Возвратившись в город, Фишель увидал на улице начальника контрразведки корпуса Льва Зиньковского. Тот зыркнул весьма подозрительно. Комбриг подошел к нему по грязи (зима что-то опять расквасилась) и приветливо улыбнулся.

— Надо поговорить по душам, Левушка.

— И я бы хотел.

— Чудесно. А вот и комиссар мой, Генин. Пошли пообедаем. Может, в последний раз-то и видимся.

Зиньковский насторожился. Он хотел выведать, зачем идут сюда еще какие-то войска. А тут «в последний раз видимся»!

Когда сели за стол, Генин заметил:

— Батько совсем не показывается.

— Болеет, — сухо ответил контрразведчик, но умолчал, что Махно под видом крестьянина уже уехал на подводе в Гуляй-Поле с женой и приемной дочкой.

— Так я и говорю, что мы расстаемся с вами, — продолжал Левензон как ни в чем не бывало. — Уходим бить Деникина, Левушка. Точнее, добивать его. Жаль расставаться, но… приказ. Для порядка оставляем батальон, и всё. Сменит нас сорок первая дивизия. Кстати, ее начальнику Зомбергу и дайте ответ о переходе на польский фронт.

— Обязательно, а как же! — говорил Зиньковский, откланиваясь. — Спасибо, что поставили в известность.

Он не поверил ни одному слову красного комбрига. Все они сволочи, считал контрразведчик. Люди-то сами по себе неплохие, даже приветливые, когда не касаешься их власти. Но если дотронулся — берегись! Поэтому Лев немедленно доложил о разговоре Семену Каретнику. Тот пошевелил тонким кривоватым носом и молчал: впервые стал главным и опасался напартачить.

— Бежать надо, хлопцы! — настаивал Зиньковский. — У меня нюх собачий. Иногда сам себе не верю. Но такое ощущение, что прыгнут из-за угла.

— Да что они, осатанели? — пялил глаза секретарь реввоенсовета Дмитрий Попов. — Мы же еще ответ им не дали!

Его поддержал Алексей Марченко, как бы заместитель Каретника:

— Горячку пороть рано. Подождем сутки, а там… воно покаже.

— Согласен, — подвел итог Семен, хлопнув по столу широкой ладонью…

А замысел красных был прост и коварен. Бригаде Левензона далеко от города не уходить, ночью напасть на окраины, спящих повстанцев разоружить, кто сопротивляется — кончать на месте. В центре же действует оставленный батальон: хватает штаб и в первую очередь Махно с его черной охраной. Убегающих скосит 41-я дивизия.

Начали от моста через Днепр. Сняли часовых, что охраняли орудия и пулеметы. Кавалеристы Михая Няги безжалостно очистили окрестные села. Партизан брали, рубили сонных, как мух. Встретился еще махновский отряд, что шел откуда-то с севера на соединение со своими. Его окружили. Повстанцы ничего не могли понять. Кое-кто даже заплакал от горечи. Кавалерист выхватил револьвер и крикнул Левензону:

— Либо сам пущу себе пулю в лоб, либо отойди. А коня и шашку не дам! Вы что, хлопцы? Мы же все тут бедняки! Командир, что происходит?

А тот у них оказался большевиком. Ну, что делать? Прямо сумасшедший дом!

— Да мы же с Красной Армией по гроб жизни! — заявил он. — И Батьку заставим перейти к вам. А нет — патлатую башку свернем!

Левензон послушал, посомневался и махнул рукой:

— Ладно, поехали.

Отряд вместе с красными вошел в город. А там — тихо: махновцы все-таки ускользнули в степь. Многие. Видя такое, приблудный отряд по грязи понесся к своим. Ему стреляли вслед, вопили:

— Гады! Предатели!

Между тем на станции Хортица за Днепром, всего в каких-нибудь двадцати километрах от Александровска, маялся Василий Данилов, ни сном ни духом не ведая, что творится в городе. Вскочил на стоящий у семафора бронепоезд «Смерть или победа».

— Ну что, Кочубей, приуныл? — спросил командира. Кличка у него такая, а фамилия Лонцов.

— Ты, Васятка, тоже почему-то не хохочешь, — отвечал тот, шахтер из Юзово, белобрысый малый с низким лбом и приплюснутым носом. Во всем его облике чувствовалась ядреная сила.

Данилов снял кубанку, хлопнул ею по колену.

— Черт-те знает что! У нас аж семь бронепоездов. Глянь на пути. Во всей царской армии, говорят, было столько же. А куда двигать? Кого крушить?

— Спрашиваешь. Ты теперича у нас единый вождь, — усмехнулся Кочубей. — Тебе, Вася, и вожжи в руки. Понукай, коногон!