— А почему вы его Батькой зовете? — мягче спросил караульный. — Глупое слово. Атаман бы, и всё.
— Э-э, ты, хлопец, не поймешь, — сказал сосед Клешни. — Махно и начальник, и совесть наша. Як моя хата — не изба, не жилье только, а родина. Теперь, правда, пепелище.
— Гляди ты! — удивился Егор. — Философ нашелся на краю могилы…
Так они переговаривались. Между тем солнце уже поднялось к обеду и помаленьку рассеяло холодную изморось. Стали различаться холмы, поля вокруг, далекий пологий скат балки на той стороне, и Клешня увидел, что белые обеспокоенно зашевелились, послышались резкие команды. Пушку покатили вправо, и сюда летели конные, разворачиваясь в лаву. Что же случилось?
По широкому днищу балки тоже двигалась кавалерия. Шла и шла. Вдруг Захарий догадался: «Та цэ ж… наши!» Кровь ударила ему в голову. Всё убыстряя шаг, эскадрон за эскадроном на них валили махновцы. Точно! Вон и черное знамя. А дальше, дальше! Господи, конца-краю не видно. Из балки несся глухой, тяжелый топот и слышалось: «Ра-а! Ра-а!»
Говорили, вроде в этих местах, между левыми притоками Днепра — Конскими Водами и Мокрой Московкой, может быть, даже на этом холме, семьсот лет назад разыгралась первая жуткая битва с татарами. Самые лихие русские князья выскочили сюда, как сейчас белоказаки, и обмерли: в широкой низине скрытно, молча стояли тумэны, которым и конца не было. Потом началось избиение наших несчастных предков.
Пригнувшись к лукам, передние вихрем вырвались на верх балки, порубили прислугу пушки и схлестнулись с кубанской лавой. Крики, стоны, хруст костей, певучие пули.
Клешня озирнулся. Парня, что их караулил, словно ветром сдуло, и пленные побежали в разные стороны. Захарий тоже не стал ждать, метнулся к пушке, поднял чей-то карабин. Глядь — каурый жеребец бредет. Глаза дикие, морда оскалена, и повод волочится по земле. Клешня подхватил его.
— Коня, коня, — сказал и вскочил в седло. Хоть и сабли нет, а воевать можно. С гиком и свистом летели мимо эскадроны повстанцев. Захарий даже не предполагал, что в его армии столько кавалерии. Он подался следом. Казачью лаву смели. Теперь на очереди была Кубанская пластунская дивизия, которая никак не ожидала удара с тылу. Огрызались пулеметы, палили успевшие развернуться пушки, но все это стихало под разъяренным напором.
Клешня подъехал поближе к белякам, остановился и стрелял прицельно. Жеребец мешал: ерзал, просил повод. Тут, ближе к Александровску, не было холмов — ровная степь, и далеко видно, как с той стороны нажимает махновская пехота на тачанках, рвутся белые облачка шрапнелей, а кубанцы поспешно отступают на северо-восток.
— Захар, ты где пропадал, едрена вошь? — рядом стоял Сашка Семинарист и зыркал исподлобья.
— В плену был.
Батальонный еще более нахмурился, бандит бандитом.
— Что за шутки? Казачки, небось, и рысака тебе дали? А если контрразведка заинтересуется?
Клешня плевал на это, был уверен: Батько помнит, кто его приютил в лихую годину, и защитит всегда. Не зря же Петровичем величал.
— Коня взял в бою, — отвечал он, спрыгивая на землю, — и не я один там был.
— Ну, здорово! — Сашка неожиданно обнял его. — Молодец! Раньше я, грешным делом, считал, что ты фраер, хуторское дупло. А каурый у тебя, эвона, зверь. Гляди, землю копытом роет! Подари, а? Век не забуду.
Клешня знал цену лошади. Дороже лишь жена и детки. Но он, слава Богу, изучил Сашку. Вон чего обнимался, уркаган. Все равно не отстанет, пока не получит.
— Что дашь взамен, командир?
— Желаешь портсигар?
— Та я ж нэ курю.
— Золотой, дура! — Семинарист достал из кармана и осторожно, в ладони показал коробочку. Она взаправду была червонная. Захарий оторопел. Никогда ничего подобного не держал в руках. Он чмокнул губами: «Взять? Нет. Вытянут ночью, тот же батальонный, когда заснем вповалку».
— У тебя немецкий конь есть. Мохноногий.
Сашка кивнул.
— Давай махнем на него, командир. Зачем в хозяйстве рысак?
Они ударили по рукам, и Семинарист ускакал. Но вскоре возвратился.
— Слушай приказ! — крикнул повстанцам. — Дальше погибает Железный полк. Надо помочь. За мной!
Обгоняя их, к северным окраинам Александровска пошла и кавалерия.
— Там чечня лютует!
— Не-е, свойи, кубанци, — слышались голоса.
— Одна сатана. И шо йим трэба у нас?
— Врижым по рэбрам — узнаютъ!
Они проскочили через железную дорогу Москва — Симферополь и дальше по низинке ударили во фланг белым. Захарий Клешня не кинулся вперед, а влез на немецкого битюга и, пригнувшись, потихонечку подался за пешими. Стрелять было сподручно: конь спокойный, не то что жеребец. Но и казачки особенно не упорствовали. Кавалерия махновцев прорвалась к ним в тыл, с юга напирал Железный полк. Потому вскоре противник побежал. Его не преследовали.
— Уходим на Кичкасский мост! — шумел Сашка Семинарист. — Дальше… Екатеринослав!
«Зачем он мне? — кумекал Захарий. — Я там и не был никогда». Ему хотелось в Рождественку, домой, с таким добрячим коньком, чтоб и Оля порадовалась, настелила чистую постель без тифозных вошек. Но никак нельзя. В первом же селе схватят озверевшие кадеты, будь они прокляты. Ох, и когда оно кончится?