Нестор-летописец

Несда пошатнулся. Тяжелый взгляд Симона придавил его, как рухнувшее на дровосека дерево.

— Я был далеко, — выдохнул отрок. — Не разглядел.

— Лжешь! — Мономах рывком поднял себя, схватил костлявое плечо Несды, больно сжал. — Я наткнулся на тебя совсем близко к капищу.

Холоп закашлял. Щеки вспыхнули ярче, голос охрип:

— Я хотел помочь Георгию. Я видел только его.

Князь оттолкнул Несду и, сердясь, ушел к слюдяному окошку. Поглядел во двор, сложив руки за спиной.

— От него никакого проку!

Добавил гневно:

— Мог бы стать епископом, а прозябает в холопах!

— Постой, князь, — молвил Симон. — Не серчай на мальца. Ты ведь тоже не разглядел волховника. — Варяг понурился. — Видно, зря все это. Бог судил — не найти мне убийцу сына. Да и если б малец запомнил волхва, что с того? Больше трех лет прошло. Его ни в Киеве, ни поблизости, верно, давно уж нет.

Мономах резко развернулся.

— Ты смирился, Симон?

— Нет, князь. — Варяг качнул крупной головой. — Когда придет мой срок стать перед Господом, я скажу: прежде чем судить меня, дай мне посмотреть на того, кто погубил моего сына. А потом скажу: суди его, Господи, прежде меня, ибо если не увижу, как казнишь его, не успокоюсь.

Он поднялся и, прогибая скрипучие половицы, пошел из хором.

Мономах оглянулся на прощанье.

— Ленивому рабу холопий хлеб слаще, — презрительно бросил он Несде.

Янь Вышатич оставался неподвижен. Видя его погруженность в раздумья, отрок попытался ускользнуть.

— Сядь! — раздался голос воеводы.

Несда обреченно вернулся, присел на край лавки.

— Князья бывают несправедливы, верно? Особенно когда чего-то не понимают… Или им чего-то недоговаривают. А то и лгут в глаза.

Несда притих, как мышь в норе, перед которой замерла кошка.

— Я знаю тебя без малого три года. Ты никогда не вытирал об себя руки во время разговора. Почему ты дрожишь?

— Зябко, — прохрипел Несда.

— Налей себе меду.

Отрок плеснул в серебряную кружку золотистой хмельной сладости из малой корчаги. Немного отпил.

— А теперь расскажи мне правду. Почему ты солгал им?

— Не знаю…

Несда припал к кружке и долго высасывал ее содержимое, стуча зубами о край. Наконец набрался смелости:

— Я видел лицо того волхва на капище Лысой горы. И видел его прежде, на митрополичьем дворе.

— Что он там делал? — усмехнулся воевода.

— Он… он сотник владычной дружины.

Боярин оторвал спину от стены. На скулах задвигались желваки.

— Ты не ошибся? Пламя костра в ночи иногда играет такие шутки.

— Это был он. Комит Левкий Полихроний.

— Комит Полихроний, — задумчиво молвил воевода. — Я знаю его. Он сейчас здесь, в Вышгороде. Сидел на пиру. Он знает тебя?

Несда сильно мотнул головой.

— Что он делал на Лысой горе?

— Зажигал огни на капище.

— А потом убил сына варяга?

— Да.

— Почему ты никому не сказал об этом?

— Утром все ушли на войну с половцами. После был мятеж. Князя прогнали. Потом мы бежали из Киева.

Несда выронил из рук пустую кружку и обтер потный лоб.

— Он убил не только Георгия… Новгородского епископа удавили по его слову. Я слышал на конюшне, как он обговаривал это с холопом. А все решили, что виновны полоцкие бояре.

Янь Вышатич встал, ушел к дверям. Вернулся. Налил меду. Осушил кружку и промокнул рукой усы. Снова сел.

— Твое свидетельство холопа малого стоит. Если ты скажешь против Полихрония на суде, можно лишь требовать для него испытания железом. Но он подлежит митрополичьему суду, а значит, дело худо. Греки не признают испытания железом. К тому же… что ты делал на владычной конюшне?

— Спал.

— Он скажет, что ты воровал овес или хотел свести коня. Тем и кончится. Тать не может быть послухом.

— Я… не стану… говорить против… — из последних сил пробормотал Несда. — Мне не поверят. Бог… судья.

Он завалился вбок и упал на пол. Воевода рванулся к нему, перевернул на спину. Несда был горяч, как хлеб, вынутый из печи. Боярин переложил его на лавку, выбежал в сени, сбил с ног сунувшегося холопа.

— Лекаря!

16

Все пронеслось перед глазами будто в единый миг. Толпа ростовчан с дубьем и дрекольем перед церковью, довольная ухмылка Коснячича, книжня Святой Софии, пропахшая кожей и чернилами. Захарья с деревяшкой и ножиком в руках, синий от удушья Добромир, столетний старец Еремия, умеющий слышать помыслы. «Господи, возьми меня, а его оставь…» Мертвецы на киевских улицах после мятежа, топор во лбу новгородского волхва. Бегство из Киева от Мстиславовой расправы, красноволосая дева, объятая пламенем. Окровавленное лицо попа Тарасия, затравленный взор связанного Гавши. Народы, дающие дань Руси. Старый воевода, ставший как отец. «Ты книжник и должен знать многое, не только из книг». Игумен Феодосий, вопрошающий имя. Батька Леонтий на снежной елани. «Будешь в Печерской обители, кланяйся Антонию и Никону».