Нестор-летописец

— Я потому и потревожил тебя, боярин, — тиун приосанился, — чтоб спросить: попа звать против морока или послать за волхвом? Мало ли какой он там, морок. Бывает, что и телесный урон от него случается. И очень просто.

Воевода спустился по лестнице.

— Отроки сказывают, эта русалка уж третью ночь приходит, — продолжал Кирик. — Первые две ночи за ней издали глядели, а словить не могли. Теперь меня известили и круговую сторожу выставили.

Они вышли во двор.

— Туда, к клетям, — показал тиун.

Меж хозяйственных срубов и у тына позади клетей горели светильники. Боярские дружинники будто на ловах обложили зверя и ждали приказа начинать травлю. Отроки были при топорах и луках, оружие держали наготове. Воевода насчитал шестерых, еще сколько-то скрывались в тени за клетями.

— Сидит? — шепотом спросил Кирик.

— Пока не вылазила, — тихо ответил отрок. — А может, чует.

Тиун повернулся к боярину, пальцем показал на большой котел, перевернутый кверху дном и одним краем поставленный на толстый чурбак.

— Там она. В темноте из-под котла свет изливался.

— Еще нога торчала, — добавил отрок. — Теперь нету.

В этом котле на поварне варили сыть для дружины, а во двор его выволокли недавно, чтобы заново вылудить.

Воевода оглядел котел и велел, невольно приглушив голос:

— Кирик, сходи в дом, в кивоте возьми корчажец со святой водой.

Тиун подобрал живот и тихой рысцой припустил к хоромам. Янь Вышатич кивнул отроку:

— Дай-ка топор.

Прав Кирик, мало ли какой там морок. С топором в руке привычней и надежней.

— Чует, — прошептал кметь, беззвучно смеясь.

— Почему знаешь? — спросил воевода.

— А приглядись, боярин. Света на земле с-под котла боле не видать.

— И верно, — подтвердил другой отрок. — Изготовилась. Как бы не удрала снова.

Янь Вышатич кликнул двух дружинников и пошел с ними к котлу. Поставил их с двух сторон, сам перехватил топор наизготовку.

Подоспел тиун. Воевода сделал ему знак покропить святой водой вокруг котла.

Едва Кирик отступил в сторону, вытирая об себя руку, отроки взялись за котел, поднатужились и опрокинули. Тиун плеснул на русалку водой прямо из корчажца. Кругом сгрудились кмети, тыча в навку светильниками.

Первым захохотал Кирик. Затем смех разобрал отроков. Воевода плюнул.

Разоблаченный холоп виновато моргал и щурился от огня. Он сидел на земле, поджав ноги, перед ним в траве стоял погашенный светец.

— Ты что тут делал? — накинулся на него Кирик.

Холоп вжал голову в плечи и молчал. Тиун взял его за волосы, поднял и заставил смотреть на себя.

— Я… прятался, — выдавил мальчишка.

— Кирик, что это за книга у него? — спросил воевода.

Тиун поднял из травы толстую книгу с серебряными жуковиньями на коже переплета. Отдал боярину и с силой дернул холопьи вихры.

— От кого прятался и откуда у тебя эта книга?

— В челядне не дали бы читать, — всхлипнул холоп.

Воевода отдал топор отроку, сказал посветить и открыл книгу.

— Да это же «Измарагд»! Третьего дня я искал его и не нашел.

Кирик поднял парубка за шиворот и немилосердно встряхнул.

— Ты украл книгу у своего господина.

Холоп отчаянно замотал головой.

— Я взял лишь читать. Потом положил бы обратно.

Боярин перевернул листы, отодвинул книгу дальше от глаз и прочел вслух:

— Слово святого Иоанна Златоуста… Когда читаешь — прилежно, со всем сердцем и почтением читай. Со многим прилежанием прочитывай, не ленись, и если есть нужда, то дважды прочти написанное, чтобы уразуметь силу словесную… На Тебя уповаю, Боже мой, да просветишь ты ум и смысл мой светом разума Твоего, дабы я мог не только прочесть написанное, но и жить по написанному…

Он посмотрел на холопа.

— Ты разумеешь сии слова? Книга не баловство, в ней глаголы Святого Духа. Ее нельзя читать под котлом.

Парубок низко свесил голову и чуть слышно сказал:

— Разумею. Мне больше негде было.

— Кто выучил тебя грамоте?

— Владыка Леонтий в Ростове.

— Ростовский епископ? — боярин вздернул брови. — Как тебя звать, грамотей?

— Несда.

Два месяца он без продыху отмывал и скреб неповоротливые котлы, выносил тяжелые лохани с помоями, таскал ушаты с водой, вычищал сажу из печи, тер половицы и соскабливал со стен поварни жирную копоть. Лапти давно сносились, обучиться плести их было некогда, и он ходил босиком — каждый вечер вынимал занозы и заматывал тряпицей порезы. В челядне ему принадлежал кусок ветоши в углу, под которой в изголовье лежала котомка с Псалтырью. В конце дня он приходил сюда и падал без сил, чтобы подняться задолго до рассвета и снова плестись на поварню. Он потерял счет дням. Чтобы не отупеть от работы, все время держал в голове какой-нибудь из псалмов. Других мыслей не было.