Соль наконец удалось поспать в тепле и сухости, дочиста отмыться в бане и поправить здоровье на удивление целительными настойками тучной тавернщицы. Играть слепую, конечно, было делом не из лёгких. Стоит ли врезаться во всё подряд? Или, наоборот, уверенно обходить преграды, ловко орудуя тростью? Последнюю, к слову, Тори вырезал из ветви орешника по пути сюда. Решение было абсолютно идиотским: выбрать самое гибкое дерево для опоры – плохая шутка. Но Тори утверждал, что он не со зла: походный нож здорово затупился и не справился бы с непокорной елью. Поэтому Соль старалась лишний раз не опираться на трость и использовала её, чтобы постукивать по земле перед собой так, словно всю жизнь это делала. В один момент она настолько привыкла к этому, что, даже находясь в комнате в гордом одиночестве, иногда поднималась с кровати, зажмурившись и вытянув руки вперёд. Тавернщица её явно невзлюбила, но Соль было всё равно. Она получала особенное садистское удовольствие, одним глазом выглядывая из-под шляпы и наблюдая, как та всеми силами пытается обольстить Тори, цепенеющего от ужаса. Но чем ближе был роковой день, тем меньше простых радостей и поводов посмеяться находилось вокруг. Решающим ударом стал запах мыла, ворвавшийся в таверну поутру.
Удивительно, как одно утро может преобразить город до неузнаваемости. Обыкновенно флегматичные жители Эо заволновались, суетливо кружа по улицам, словно муравьи. С доски объявлений в мгновение ока исчезли такие записки, как:
Неразборчивая подпись кусочком угля:
Ну и, конечно, бессменное:
Последнюю листовку срывали и раньше, но она снова и снова появлялась на своём неизменном месте. Примечательно, что писали её на разной бумаге и иногда даже разным почерком, что наводило на мысль, что в этом мнении сходится немало местных жителей. Сейчас все провокационные листовки исчезли, уступив место новому выпуску «Рассветного вестника», собранного на скорую руку. Газета вещала о том, что благородные жители Эо вы́ходили больную ель к северу от города и о поэтическом вечере в следующий квинтий. Страшно было даже представить, кто будет на нём выступать…
Помимо доски объявлений преобразились и улицы, и дома. Местные остервенело бросились стирать шторы, подметать крыльцо, закрашивать трещины на цветочных горшках и загонять в дома любящих приложиться к бутылке родственников. Ну а «За стеной» присоединилась ко всеобщему всплеску загадочной созидательной активности тем самым запахом мыла, бившим в нос сразу, стоило только выйти из комнаты. Спустившись на первый этаж, Тори и Соль обнаружили хозяйку, вытанцовывающую со шваброй в руках. Она то и дело останавливалась, смахивая пот с блестящего лба и кряхтя, будто в предсмертной агонии. Здесь же сновали двое мужчин помятой наружности. Тот, что помоложе, вероятно сын тавернщицы, носился по залу с тряпкой, а второй, тучный и кривозубый, неуклюже семенил от стола к столу с ящиком инструментов, убеждаясь, что ничего не расшатано.
– Не стоило так ради нас, – рассмеялся Тори.
– А что, собственно, происходит? – спросила Соль, краем глаза заметив суету за окном. Через секунду она опомнилась и добавила: – Я слышала – на улице шумно.
– Вы что? – замахал руками сын тавернщицы, напоминавший румяный пирожок. Тряпка в его руках описала дугу и обдала и без того недовольную мать брызгами серо-коричневой мутной жижи. – К нам едет… императрица!
На слове «императрица» он выпучил глаза и торжественно понизил голос.
– Тебе лишь бы болтать, бестолочь! – мужчина одарил его звонкой затрещиной и обернулся к гостям: – Вы что же, почтенные, не слышали? Ходят слухи, что императорский походный лагерь движется в наши края. Их видели возле Алиота неделю назад, а вчера уже в Фавии. Может, и к нам заглянут, дадут боги!
– Как чудесно! – Соль попыталась изобразить удивление, но ей это плохо удалось. Ну и пусть, всё равно для всех присутствующих она почти невидимка.