Несокрушимые

Лишь немногие не пали духом и делали вылазки, часто удачные. Среди них был и Ананий Селевин. Враги уже стали отличать этого всадника, одетого во всё чёрное, под стать своему коню, и неизменно удачливого в стычках. Не проходило дня, чтобы он не привёз в лавру нового пленника. На него сначала роптали, зачем-де нам лишний рот, но у Анания был свой расчёт, он тут же обменивал их: простые шли за воз дров или еловых веток, за знатных число возов увеличивалось. Ветки бросали в чаны, где варился настой, им поили больных и здоровых. Случилась ещё одна благодать: в одну из ночей явился пономарю Иринарху преподобный Никон и просил передать болящим людям, что в эту ночь выпадет снег, последний в зиму, пусть те, кто хочет получить исцеление, им натираются. Снег в самом деле выпал, и многие от отчаяния последовали совету.

Замечательнее всего, что он действительно оказался последним; с того времени ярче заблестели солнечные лучи, на поветях засверкали хрустальные сосульки, засинели снега. Немало страждущих почувствовали облегчение, помогло ли тому живительное тепло или горькое еловое варево, трудно сказать, но большинство исцелённых приписало это действию чудесного снега, так хотелось верить в заступничество святых покровителей. Надумали показать, что у «червоносцев» ещё достаточно сил для борьбы, и в один из солнечных мартовских дней сделали необыкновенно удачную вылазку, побили много воров, взяли пленных, в их числе важного пана Маковского. Он поведал о восстаниях в Поволжье и изгнании оттуда ляхов. Сердца осаждённых наполнились радостью. Впервые за многие дни в лавре раздавались не погребальные, а торжественные звоны. Верили, что такой же благовест скоро прозвучит в честь и их победы.

Случались, однако, и неудачи. Быстро таявшие снега расквасили почву, наполнили ручьи, превратили их в бурные потоки. Глиняный овраг, пролегавший между западным участком крепости и горой Красной, стал трудно проходимым, так же тяжело стало приближаться к крепости с южной стороны: мелкая речушка Контура разлилась так широко, что иначе как на лодке через неё не переправиться. Ляхи принялись наводить временные мосты, троицкие надумали сделать вылазку и их уничтожить. За дело взялся новоприбывший Останков со своими людьми. Вышли на рассвете, до моста через Глиняный овраг отряд добрался благополучно, однако ни зажечь, ни взорвать его не удалось. Ляхи, привлечённые звуками работ, в большом числе высыпали на берег и затеяли стрельбу. Грязь и осклизлая пойменная почва не позволили быстро отступить, многих потеряли убитыми, одних только детей боярских 15 человек. С той поры стороны присмирели, ждали просухи.

То был своеобразный отдых, расслабление. Враги без страха подъезжали под стены, просили вино, предлагали за него еду, расспрашивали о знакомых, делились новостями. Однажды прислал своего слугу сам гетман Сапега, у него, как сообщил тот, болела голова от дурного вина, просил продать хорошего на опохмелку. Посланца звали Матьяш, он служил у гетмана трубачом. Маленький, чернявый, цыганистого вида, с тонким горлом и сильно выдающимся кадыком, казалось бы, откуда взяться воздуху в этой впалой груди, ан нет, трубил так, что слышали в самых дальних уголках. Слугу из уважения к хозяину впустили в крепость и привели к воеводам.

Матьяш держался свободно, было видно, что общаться с высокими чинами ему не в диковинку. На вопрос, где выучился русскому языку, объяснил, что долгие годы ходил по Северской земле. Сам он происходил из семьи исконных гуртовщиков, которые каждую весну отправлялись туда на промысел. Многие впоследствии осели, сестру его Марику, девушку редкой красоты, знал весь Путивль. Долгорукий, услышав такое, вздрогнул: эту красивую мадьярку он действительно знал и довольно близко, но вздрогнул не потому, что почувствовал нечто вроде стыда, просто не хотел вспоминать про своё воеводство в Путивле. Тогда он одним из первых признал Димитрия и поклялся ему в верности, правда, Самозванец был другим да и в Москве сидел не нынешний царь, а всё лучше не давать пищу для кривотолков. Вон Голохвастов сразу насторожился и глянул в его сторону, никак не может забыть старое.

Князь приказал подать вина, Матьяш глотнул токайского и застыл, из уголка глаза выкатилась слеза.

— Ты чего? — удивился Долгорукий.

   — О, благословенная жидкость, всего несколько капель — и моя душа растаяла, подобно вешнему снегу. Уже не верится, что когда-нибудь увижу край, где столько тепла и света. Полгода живём хуже скотов: грязь, сырость, проклятые вши, по тройке на щепоть, холод...

   — Мы вас к себе не звали, — хмуро заметил Голохвастов.

   — Не звали, — уныло согласился Матьяш, — а незваному гостю, как говорят, и уйти не можется.

Он поник головой, Долгорукому даже стало жалко, всё-таки родственничек.

   — Ты пей, пей, — разрешил он, — только шапку надень, чтоб вши не расползлись.

Матьяш жадно припал к кружке, его острый кадык заходил ходуном. Голохвастов с недоумением посмотрел на Долгорукого: с чего это так раздобрел обычно суровый князь? Тот ответил успокоительным жестом и снова наполнил кружку.