Несокрушимые

   — Гляжу тебе их жальче своих, а, может, они и ближе? — съязви Долгорукий, понимая, что говорит вздор и не имея сил удержаться от того, чтоб хоть как-нибудь досадить воеводе, так глубоко проникла в него постоянно подогреваемая неприязнь.

   — Видел, как ты из своих кровь пускаешь, — ответил Голохвастов, — верно, от великой любви.

   — Братья, уймите брань, — молил Иоасаф, — потушите свару. Нет у нас земных защитников, кроме вас двоих.

Наконец рассудок взял верх, помогло то, что посидели с глазу на глаз, не смущаемые тайными шептаниями, и решили так: Голохвастов выберется ночью к пруду и устроит там тихую засаду, Долгорукий же выйдет утром явно, а когда отвлечёт неприятеля на себя, засадники ударят с тыла. Несколько охотников тем временем собьют затворы, чтобы более ими не пользоваться. И дали ещё обоюдную клятву: никому не говорить о задуман ном, чтобы Сапегины соглядатаи не могли упредить его заранее.

Как задумывали, так и вышло. Ляхи в самом деле ждали вылазки из крепости и стремительно напали на Долгорукого, пытаясь отсечь его от стен. Появление в тылу троицкого войска, ударившего с двух сторон, привело к всеобщей панике. Они также стремительно рассеялись по окрестностям, сделав землекопов лёгкой добычей осаждённых. В числе тех, кому поручались затворы, находился богатырь Суета, с ними он справился быстро — вывернул вместе со сваями. Однако радость оказалась преждевременной: вода по трубам шла малым током, не способным заполнить крепостные водоёмы. По-видимому, где-то произошло засорение, а это грозило совсем уж непоправимой бедой. Искать следовало на общем входе, то есть в самом пруду, уж очень маловероятно, чтобы засор произошёл одновременно внутри каждой из труб. Проруби находились достаточно далеко от места забора, багром не достанешь. Что делать?

Участники битвы толпились на пруду, обсуждая положение. Суета думал тоже, наконец, раздвинув народ, подошёл к проруби. Сбросил с плеча моток верёвки и стал раздеваться. Делал он это молча и неспешно, на него смотрели с удивлением: неужели нырнёт? Отговаривать не смели — решение представлялось хорошим выходом. Суета обвязался верёвкой и бросил конец стоящим у проруби:

— Потащите, когда дёрну!

И не успели опомниться, как бултыхнулся в воду, подняв фонтан брызг. Отсутствовал он довольно долго, так что иные, обеспокоенные, требовали тянуть верёвку, и вот показался из воды, жадно хватая воздух. В руках у него было что-то, не пролезающее в прорубь, пришлось поднатужиться и, когда под напором могучего плеча край льда обломился, на поверхности обозначилась ещё одна голова — то была несчастная Марфа.

Утопленницу принесли в лавру. Афанасий, как только узнал о гибели девушки, поспешил взглянуть на неё. Она казалась спокойной, умиротворённой; страха или какого-либо волнения, возникающего от созерцания мёртвого тела, не вызывала вовсе, так, спала себе, и всё. Вокруг толпились бабы, в основном портомои, они молча плакали, лишь Ефросиния вздымала время от времени красные кулачища и кому-то громко грозила. Выяснить, на кого направлялся её гнев, оказалось несложным: почти все видели насилие Михайлы и отчаянное сопротивление Марфы. Афанасий осторожно расспрашивал то одну, то другую; думали одинаково; она не вынесла позора и утопилась, однако самого броска никто не видел, было не до того. Внимательно осмотревшись вокруг, Афанасий увидел глиняные осколки — оказалось, что рука Марфы что-то крепко сжимала и, когда её с трудом разжали, это «что-то» рассыпалось на части. Пришлось поползать, собирая и выковыривая из снега.

Внезапно Ефросиния издала резкий крик и с прытью, трудно ожидаемой для её большого тела, бросилась к показавшемуся Михайле. В этом всесокрушающем вихре соединились скорбь, отчаяние, долго накапливаемая безысходность от невозможности отомстить за поругание — ничто не могло ему противостоять: Михайла был сметён с дороги, подобно лёгкой пушинке, и зарылся головой в сугробе. Он задрыгал ногами, пытаясь выбраться, но Ефросиния сильными тычками отправляла его всё глубже и глубже. Жалкий вид соблазнителя вызвал ликование портомоев. Они понимали неуместность выражения сих чувств при покойной, но удержаться не могли.

   — Так, так его, Фроська, сотри ему шпынёк!

   — Кончай стирать, отжимать пора, авось цикорий потечёт...

   — Снегу бы паршивцу в портки наложить, отмороженный гребень и на петухе не стоит...

Подошли две старухи со злыми лицами.

   — Эх вы, кобылы бесстыжие, никак вас сатана поседлал?!