Несогласный Теодор

В Вильно начали с поисков этого раввина. Нам сказали: его нет, он уехал на несколько дней. Приходим в назначенный срок: его нет, уехал на несколько дней. И так продолжалось примерно месяц. Тем временем мама искала мою сестру. Надежда все-таки еще была. Редко-редко, но спастись удавалось.

Мы жили у еврейской семьи, история которой выражает те времена. Первый муж хозяйки был расстрелян немцами, и она сама прошла через расстрел, но ей, можно сказать, повезло: ее только ранило и залило кровью мужа, так что, когда достреливали живых, ее не тронули, приняли за убитую. После чего она пешком добралась до Вильно. Услышав это, я подпрыгнул: “Вы что, с ума сошли? Возвращаться в гетто в таких условиях!” На что она мне ответила (что оказалось очень важно для моего воспитания): “А куда я могла идти?”

Ее отправили в какой-то лагерь в Латвии, где шили униформы для немцев. После освобождения города Красной армией она опять приехала в Вильно. Здесь она встретила своего нового мужа, которому, в свою очередь, удалось удрать из гетто, спрятаться и продержаться до ухода немцев. А когда начались бои за город, в которых участвовала не только Красная Армия, но и польские, как и еврейские, партизаны, он заявился в один из командных пунктов.

– Ты кто?

– Я еврей.

– Ну и иди отсюда.

Он растерялся, не знал, что делать. Тогда к нему подошел один из офицеров и на прекрасном виленском идише, который нельзя спутать ни с каким другим выговором, сказал ему:

– Убирайся к черту, а то тебя расстреляют, просто потому, что не знают, что с тобой делать.

И он убрался. Через три дня закончились бои. Он встретился далее со своей будущей женой. И они жили тем, что продавали мебель убитых. Ея осталось очень много.

Выслушав его историю, я спросил:

– А когда вы уезжаете?

Он удивился:

– Куда?

Я ответил:

– Ну, в Польшу, конечно.

По тогдашним законам, если ты мог доказать свое виленское происхождение, то мог свободно ехать в Польшу.

– Чего я не видел в Польше? Кому нужна эта Польша?

– Оттуда можно ехать дальше.

– Куда?

– В Палестину.

– Еще чего. Человек, который жил под властью евреев, никогда не поедет в Палестину.

Это меня взорвало, но, я должен сказать, многое объяснило и многому научило. Тому, например, что происходило в гетто…

Убедившись, что дед и сестра погибли (мама поговорила со свидетелями, которые видели деда в расстрельной толпе), мы решили, что пора нам выбираться в Лодзь, к отцу. Оставалось доказать, что мы польские граждане – ведь к этому времени у нас снова отобрали польское гражданство и выдали советские паспорта. Моя мама нашла в архивах Виленского университета свои студенческие документы, в которых было написано: гражданка Речи Посполитой. Всё. Проблема выезда была решена. Но нас мучили два вопроса. Во-первых, что с раввином, во-вторых, что с Иегудой. Особенно с Иегудой: мы чувствовали себя ему обязанными.

С раввином вскоре стало ясно, что дело плохо: где-то через месяц после того, как мы приехали в Вильно, на границе взяли сто десять литовских евреев, не имевших права на выезд. Пять лет каждому. Но Иегуды (мы проверили) среди арестованных не было.

Неизвестность все больше смущала. И уже в Лодзи через отца мы первым делом вышли на организацию Иегуды; там сказали, что ничего о нем не знают, он уехал и пропал с радаров. Но через два дня – стук в дверь, вошел Иегуда. Оказалось, что он узнал об арестах на границе, купил фальшивые документы и под видом цыгана, который догоняет свой табор, приехал в Вильно, а через Вильно в Лодзь. Рассказал, что занимается переброской людей через границу.

Я спросил:

– Но ведь граница закрылась, не так ли?

Улыбка, которую я знал хорошо, – все, что я получил в ответ. Такой человек.

Глава 3 В Боливию через Палестину

В Самарканде мне пришлось расстаться со своей библиотекой. Я, как было сказано, экономил деньги на лепешках и покупал книги у женщин, которые сидели в Самарканде вдоль домов и продавали ненужные вещи – вещи погибших. Когда мы собрались к отцу, мама впервые увидела, сколько у меня книг, и не могла понять, откуда они взялись. И объявила, что хотя я и хороший мальчик и книги – это замечательно, но библиотека весит больше, чем все наши вещи, вместе взятые. Отдать ее было некому, и я ее уничтожил, сжег.

Позже, в Польше, мама извинилась передо мной. Она поняла, что моя библиотека даже с точки зрения денежной стоила гораздо дороже остальных вещей. Даже чем все наши вещи, вместе взятые. И признала, что ея решение было первоклассной глупостью. Но, так или иначе, это была первая потерянная мной библиотека. Вторую я потерял, когда уходил из Польши во Францию. Третью – когда сдвинулся из Израиля в Англию. Правда, было уже кому книги раздавать…