Несогласный Теодор

Месяца за полтора до начала матуры я сказал матери, что у меня дела обстоят плохо: я на физмат-отделении, а при этом у меня двойки и по математике, и по физике, потому что я не учился, к сожалению, а все свободное время посвящал Движению. И несвободное время тоже. “Понимаешь, мама, – начал я объяснять, – нет шансов эту матуру сдать, но никакой беды в том не вижу. У евреев перепроизводство интеллигенции, и даже хорошо, что одним интеллигентом будет меньше”. На что мама ответила, что она сама не выедет из Польши и мне не даст выехать, если я не сдам матуру. Более того, она (о чем я узнал позже) пошла в руководство Движения, нашла генерального секретаря, товарища Кунду. Ее приняли с полным уважением, так как папаша у меня был важным сионистом. И Кунда меня вызвал лично. И заявил от имени руководства Движения, что принято решение о том, что я обязан сдать матуру.

– С каких это пор Движение вмешивается в такие личные вопросы, как обучение? – спросил я возмущенно.

Он ответил:

– Ты – руководитель самой молодой группы в Движении. Если ты не сдашь, это станет известно всем, и родители перестанут разрешать своим детям участвовать в Движении. Так что вот тебе приказ руководства Движения: сдай матуру.

Я для виду заспорил, но понимал, что он прав. Мама наняла репетитора из политехникума – хорошего, умного парня. И за оставшиеся шесть недель мы догнали мои отметки до троек. И продолжали работать. Так что физмат в самой матуре я уже сдал на четверку.

Но в тот год польское правительство, формально коалиционное, практически контролируемое коммунистической “Польской объединенной рабочей партией”, столкнулось с сопротивлением большинства поляков. Поэтому был введен добавочный экзамен, который никогда не существовал перед этим, “Польша и современный мир”. И экзамен принимал не только учитель, но и представитель общества. Представителем общества был, конечно, назначенец доминирующей партии, и у него имелось право снять с матуры человека, которого он сочтет недостаточно подготовленным. Что давало возможность отсеять политических врагов существующего режима, не дать им поступить в университеты и тем самым менять состав будущей польской интеллигенции.

Система была построена на том, что мы сначала сдавали два письменных экзамена, и только те, кто сдал их, допускались до устных. Два письменных, которые я должен был сдать, – математика и польская культура. Ну, с математикой я справился, потому что к этому очень жестко готовился. А на “культуре” нам дали на выбор две темы: “Вечная дружба славянских народов” и “Красинский как крупный поэт периода романтизма в Польше”. За великую дружбу славянских народов я отвечать был не готов – не потому, что имел что-то против славян, но потому что ответ предполагал льстивое и ложное описание того, как поляки и русские любят друг друга. Так что оставался только Красинский, который, несомненно, был одним из трех главных поэтов польского Возрождения, наряду с Мицкевичем и Словацким, но при этом зверский антисемит, в отличие от Мицкевича.

И я решил для себя вопрос, как с этим справиться, поскольку хорошо знал биографию Красинского и помнил, что во время польского восстания Мицкевич был на стороне восставших и из-за этого вынужден был эмигрировать, а Красинский, будучи сыном поляка, ставшего русским генералом, ровным счетом ничего не сделал для восстания. Я построил сочинение на том, что, будучи сыном предателя польского народа, он, компенсируя это, стал неизбежно врагом национального меньшинства. Мой польский язык был тогда очень хорош, и, конечно, я люблю польскую литературу, так что работа получилась достойная.

Я заканчивал ее переписывать набело, когда в зале появился руководитель областного отдела образования, который в этот серьезный день объезжал все школы с инспекцией. Он прошел по рядам учеников, увидел, что я уже фактически завершил свою работу, сел около меня и начал читать мой текст. Я вполглаза смотрел на него. И увидел, как у него задрожали губы от сдерживаемого смеха, потому что я не только изругал Красинского, но сделал это юмористично. Он посмотрел на меня. Посмотрел на мою фамилию. Ясно понял, что тут происходит, как я расправляюсь с антисемитом по мере своих возможностей. И сказал:

– Неплохо написано. Но я бы все же добавил что-то о позитивных характеристиках Красинского.

Я поблагодарил за совет. Он ушел. И я, не изменив ни слова, сдал сочинение. Получил четверку вместо пятерки. И отправился сдавать устные экзамены. Мы переходили от стола к столу. Математика, физика, химия. Последним был экзамен “Польша и современный мир”. Рядом с моим учителем обществоведения, который молчал как рыба, сидел представитель общества. Я сел напротив. Лицо интеллигентское, руки как будто бы рабочего. Седина. Но, что самое важное, красный треугольник на рубашке. Это значило, что человек был политическим заключенным до прихода советской власти. То есть коммунист, но настоящий, из тех, кто платил за свой коммунизм.

Ну, он начал:

– Фамилия?

– Зайдшнур.

– А-а! Зайдшнур, где вы были во время войны?

– В Советском Союзе.