Несмотря ни на что

Он не мог определить, приятно это ему или нет. Пожалуй, это упростит ситуацию. И поможет забыть о том, что его мучает. Он жаждал, чтобы вакансия поскорее была замещена и со всем этим было покончено!

Меднокожий спутник Джона вдруг нарушил молчание:

— Забавно, не правда ли, что мы с вами оказались попутчиками?

Поговорили о «Красном». Незнакомец похвалил местность и дом и прибавил:

— Вот уже десять лет я не видел «Красного», не видел Англии вообще.

У него был приятный голос. Джон из вежливости задал несколько обычных вопросов.

— Мое имя — Хериот, Кортриль Хериот. Знавал когда-то кучу людей в Лондоне. Теперь, должно быть, меня мало кто помнит… Леди Карней мне приходится теткой.

Кортриль Хериот!

— Мне ваше имя хорошо знакомо, — сказал Джон. — Я просто упивался вашей книгой об Америке.

— Очень мило с вашей стороны говорить так. Вы наслаждались книгой, а я — всеми приключениями, что в ней описаны. Это самое приятное из моих путешествий.

Хериот неожиданно переменил тему:

— Вы не знаете, кто гостит в «Красном»? Хоть я и давно не был в Англии, а может быть, кое-кого я припомню.

— Там, например, миссис Сэвернейк, — сообщил ему Джон.

— Да неужели?! — оживился Хериот. — Помню ее, как же, очень красивая дама. Я присутствовал при кончине бедняга Сэвернейка… Не долго они и прожили вместе… Этому будет лет пятнадцать… а то и семнадцать, пожалуй. Чудаковатый был человек, тяжелый человек, надо сказать правду. А все же она, по-видимому, не вышла вторично замуж? Честное слово, это меня удивляет!

Автомобиль уже въезжал в ворота «Красного». — А вы были с Сэвернейком, когда он умирал? — повторил Джон.

— Ну да, я же говорю вам. Я и похоронил его. И должен был взять на себя неприятную миссию сообщить вдове о его смерти.

— А я слыхал какую-то другую версию, — сказал нерешительно Джон. — Будто Сэвернейк жив, но не хочет возвращаться…

Он остановился. Хериот отозвался своим скрипучим голосом:

— Ерунда! Ничего подобного! Смерть его прошла как-то незамеченной — вот кто не слышал о ней в свое время, и болтает. Ага, вот и дом! Господи, хорошо уезжать в странствие, но не худо и возвратиться домой!

Автомобиль остановился. Через несколько минут появится Виола. В душе Джона кипело бешенство. Сильное изумление парализовало его, какая-то путаница мучительных идей сверлила мозг, а воспоминания еще подливали масла в огонь.

Он прошел в приготовленную для него комнату, желая отдалить на минуту встречу с Виолой и предоставить ей встретиться с Хериотом без свидетелей.

Обманут, одурачен!

Нет, он должен увидеть ее сейчас же, выпытать правду. Он позвонил лакею и попросил снести записку Виоле. В записке стояло: «Я жду у солнечных часов». И, не переодеваясь, Джон направился в «их» сад.

Зачем, зачем, зачем она сыграла с ним эту нелепую, возмутительную штуку, в течение двух лет держала его в этом адски неприятном, безвыходном положении, сгубившем его карьеру, осквернявшем их любовь?..

Пришла Виола. Он стоял неподвижно, не в силах пойти ей навстречу. Виола подходила, чуть-чуть улыбаясь. Ее тонкое платье зацепилось за розовый куст и задержало ее, когда она уже протянула руки, чтобы обнять Джона. Пока она отцепляла платье, Джон произнес:

— Я говорил с Хериотом. Мы вместе приехали. Он сказал мне, что собственными руками похоронил Сэвернейка… К чему ты это сделала?

Он видел, как побледнело и исказилось лицо Виолы. Как маска падает с лица, так вмиг померкло то сияющее выражение, с каким она вошла в сад. Исчезла, кажется, даже ее красота. Она словно состарилась сразу на глазах Джона. Но она не проявила слабости, как он ожидал.

— Я солгала тебе потому, что не хотела выходить за тебя замуж, не хотела губить твою будущность, а может быть, и жизнь. Если бы ты добился того положения, о котором мечтаешь, развод был бы невозможен для тебя, а я помнила о разнице лет и боялась надоесть тебе. Отчасти это была с моей стороны трусость, но отчасти — и желание уберечь тебя.

— Уберечь меня! Недурно уберегла! На прошлой неделе Мэннерс меня предупредил, что вряд ли предложит видный пост человеку, о личной жизни которого ходят сплетни.

Он остановился. Оба смотрели друг на друга. Джон с каким-то сердитым изумлением увидел в глазах Виолы нежность, почти жалость.

— Но это не имеет никакого значения, — заторопился он, скрывая под своей горячностью неприятное сознание, что не следовало и упоминать об этом факте, если он хотел доказать, что это не имеет для него значения. — Меня волнует только одно то, что ты не доверяла мне никогда, обманула мою любовь.