Несмотря ни на что

Кэролайн отлично знала, куда он едет. И понимала, что, если ее догадка верна, Джон не ответит.

Они вместе с остальной компанией играли в гольф, плавали наперегонки, наслаждались от души.

Когда Джон вернулся в коттедж, Виола была одна и выглядела утомленной. Чип уехал.

У Джона в Эгхэме нашлись знакомые. Он отправился в местечко и вернулся разгоряченный, в самом приятном расположении духа.

— Как ты думаешь — не открыть ли нам «Гейдон»? — сказал он как-то Виоле. — Мы не можем устраивать приемов, но я бы привез туда кое-кого из моих приятелей, если ты позволишь.

— Тебе вправду этого хочется?

— О, это только проект, дорогая… но ты подумай о нем. Не можем же мы оставаться здесь вечно.

Виоле стало жаль коттеджа, этих ситцевых занавесок, простой мебели, каждого уголка, видевшего их счастье. Или то была жалость к самой себе?

Но она написала своему управляющему, что просит приготовить «Гейдон» к их приезду. Они не поехали туда вместе. Джон возвратился в Лондон. Виола уехала в «Гейдон» одна с болью в душе: в «Гейдоне», да еще в сезон охоты, нельзя было рассчитывать на ту милую интимность и уединение, которые так радовали ее в коттедже.

Джон приехал с Чипом. Приехала и приглашенная Виолой леди Карней. Погода стояла отличная. Мужчины целыми днями пропадали на охоте.

Джон и Чип решили, что будут приезжать в «Гейдон» каждую неделю, на субботу и воскресенье. Леди Карней осталась гостить. Приехало еще несколько человек: с именем Виолы Сэвернейк как-то трудно было связать скандальную молву.

В жизни каждого из нас бывает полоса, которая, когда на нее оглянешься много лет спустя, представляется полнотой мирного счастья. А между тем те дни были как будто бесцветны, проходили без событий, без ярких радостей. Может быть, то бездумное, незамечаемое счастье, что отличало их, назовут отрицательным. Но отчего же его вспоминаешь дольше и живее, нежели иные, более пылкие радости?

Первые недели в «Гейдоне» были именно такой полосой неприметного счастья. Лето цвело и благоухало, дни летели, как минуты. Джон был в праздничном настроении и окружал свою подругу нежным вниманием. То принесет синих цветов, уверяя, что подобрал их «под цвет ее глаз», то пошлет в город за книгой, о которой она мельком упомянула, — мелочи, которые так ценят женщины. Виола нашила себе туалетов, неутомимо придумывала маленькие развлечения и сюрпризы для Джона, угадывала все его желания.

— Отчего бы нам не поселиться здесь совсем? — предложил он однажды.

Но это значило бы открыто пренебречь мнением света — на такую вольность Виола не могла решиться из-за своих близких. Быстрым видением промелькнуло перед ней всеобщее негодование и осуждение. И, может быть, ее страшило больше осуждение людей, находившихся в зависимости от нее, чем людей ее круга.

От нее не укрылось то чувство облегчения (может быть, отчасти бессознательное), с которым Джон расставался с их коттеджем. Здесь в «Гейдоне» ей как-то легче бывало удержать его при себе. Она думала об этом с легкой горечью. Но говорила себе, что это она сама наметила дорогу, по которой шел Джон, и хотя бы уже поэтому ее долг — идти с ним в ногу.

И Виола согласилась жить в «Гейдоне», а сердце у нее болело и болело, когда она ходила по своей усадьбе, здороваясь с арендаторами, приветствуя старых слуг. Ей нестерпима была мысль о том, как отнесутся к ней, когда эти люди, к чьей любви и почтению она так привыкла, узнают все. А как огорчены будут ее друзья!

Она лихорадочно твердила себе, что знала заранее, на что идет, что ради Джона и их счастья нет жертвы, которой не стоило бы принести. Она с нетерпением ожидала его возвращения. Чип уехал тоже, она была одна.

Джон приехал поздно вечером. Виола, как раз кончавшая одеваться к обеду, услышала стук автомобиля во дворе.

Она ждала, улыбаясь: вот сейчас послышатся быстрые шаги на лестнице, звонок лакею, веселое насвистывание во время переодевания…

Джон поднялся наверх, но не так стремительно, как всегда, и прошел по коридору к своей комнате. Не слышно было ни звонка, ни веселого насвистывания.

Виола пошла в столовую с холодком тревоги в душе. Скоро появился Джон, извинился, что опоздал. Разговор его за обедом был несколько отрывист, перемежался длинными паузами.

— Милый, какая-нибудь неприятность?.. — спросила Виола, когда они после обеда вышли на террасу.

Он посмотрел сначала на нее, потом — в сторону и сказал очень уверенно:

— Нет, конечно, нет. Я немного устал, вот и все. Премьер сегодня был чем-то озабочен и надоел нам всем ужасно. День тянулся бесконечно. Адская духота в городе!

Было ясно, что он намеренно недоговаривает чего-то. Но Виоле достаточно сказал его первый взгляд.

«В чем дело? Что случилось?» — спрашивала она себя огорченно, оставшись одна.

Джон ходил по террасе. Звук его шагов — то явственный, то затихавший, когда он отходил далеко от окна, — служил как бы аккомпанементом печальным мыслям Виолы.

Джон с горестным раздражением твердил себе, что он — в безвыходном положении. Уезжая в Лондон для свидания с премьером, он был полон надежд. Надежд его не разрушили, но…