Неслучайная встреча

Галина Николаевна взглянула на часы. Ходики показывали десять утра. Значит, звонка от старшего сына ждать еще несколько часов. Все-таки с Нью-Йорком восемь часов разницы во времени. В самом «большом яблоке»[3] Галине Николаевне побывать довелось лет пятнадцать назад. Тогда еще был жив муж. Он-то и позвал ее прокатиться по Америке (он с курсом лекций, она – с горящими глазами). Они объездили почти все штаты. Были и в Калифорнии, и во Флориде, и в Северной Каролине, и в Дакоте. Разве что до Аляски не добрались. Но на Аляску Галине Николаевне и не хотелось, а вот увидеть Лос-Анджелес, Вашингтон, Нью-Йорк она мечтала давно. Каждый из этих особенных городов оставил у нее неизгладимое впечатление. Столица Калифорнии показалась ей городом скорее бесов, чем ангелов: бешеный ритм, вспышки фотоаппаратов, толпы людей и жизнь, подчиненная марке «Голливуд». Вашингтон, напротив, поразил упорядоченностью и респектабельностью, которую трудно ожидать от столицы. А Нью-Йорк просто очень понравился. Чем-то напомнил он родную Москву: с разным настроением, с неправильными формами, со спешащими куда-то людьми. Тогда она подумала, что этот город, пожалуй, смог бы стать ей родным, но теперь упоминание о Нью-Йорке не вызывало ничего, кроме неприязни.

Дверь комнаты распахнулась, и в проеме показались ведро и швабра, а вслед за ними возникла и массивная фигура уборщицы Катюши. Катюша, конечно, не намного моложе Галины Николаевны, да и походит и внешностью, и манерой поведения скорее на Катьку, но такова уж привычка именинницы – всех величать уменьшительно-ласкательными именами. Катькой она бы даже кошку не назвала, а уж человека, каждый день в три погибели драящего ее обитель, тем более.

– Здравствуй, Катюша, – сказала Галина Николаевна и, допив уже остывший чай, прошаркала к кровати, прилегла: так уборщице будет удобнее, никто под ногами не путается.

– И вам не хворать, – охотно отозвалась женщина в свойственной ей грубоватой манере.

– Хворать? Скажешь тоже! У меня же радость сегодня.

– Какая еще? – искренне изумилась уборщица. Ну конечно, какие могут быть радости у тех, кто, с ее точки зрения, давно уже забыл умереть?

– День рождения.

– И что хорошего? – Катюша даже перестала тереть пол, оперлась на швабру и стала разглядывать Галину Николаевну, будто какое-то ископаемое.

– Ну, так праздник же, – попыталась именинница оправдаться.

– Праздник? – Уборщица огляделась с недоверием, пытаясь отыскать в комнате следы этого самого праздника, которому так радовалась хозяйка.

– Праздник, праздник, – раздалось из-за двери легкое и знакомое хихиканье, и Галина Николаевна торопливо села на кровати. Не хватало еще, чтобы Милочка увидела ее лежащей! Милочка почти вбежала в комнату и засеменила к хозяйке обниматься и целоваться, не обращая внимания на явное неудовольствие Катюши, на лице которой было четко выведено: «Ходют тут всякие!»

Всякой Милочка, конечно, не была. Она была родной, дорогой, любимой и очень несчастной подругой Галины Николаевны. Как-то так получилось, что всю несчастную Милочкину жизнь Галя нарисовала и себе, и ей лет пятьдесят назад во время знакомства с женихом подруги. С тех пор и по сей день испытывала она по отношению к Милочке острую, щемящую жалость и все время думала, как могла бы сложиться ее судьба, не выйди она тогда за этого неудачника – машиниста. Нет, парнем Сереня был неплохим и жену любил – это бесспорно, но условий для строительства обеспеченной ячейки общества предложить не мог никаких. Жил он в коммуналке с братом и старенькой мамой. Туда-то дурочка Милочка и переехала после свадьбы, хотя Галя ей говорила, что не уходят из отдельной кооперативной квартиры в общую государственную. У Милочкиных родителей все-таки была какая-никакая, но собственная двушка. Правда, в двушке этой жили еще бабушка и младшая сестра, но Галина все равно настаивала:

– Уйдешь – считай, пропала квартира. Потом дойдет до наследства, сестрица тебе скажет: знать тебя не знаю, ты тут сто лет не живешь.

– Не скажет, – только и отмахнулась Милочка.

Сестра и не сказала. Честно потом предлагала Милочке квартиру делить, а Милочка, недолго думая, отказалась.

– С ума сошла! – задохнулась тогда от возмущения Галина Николаевна. Сама она в то время пыталась выписать из комнаты умершей матери дядю (того самого, с аккордеоном). – Это же твои кровные метры.

– А Наташка – моя кровная сестра, – беззлобно откликалась Милочка, – а ее дети – мои племянники. Ты хочешь, чтобы я ее с тремя детьми в однушку загнала?

– А тебе самой не надоело в однушке ютиться? Так бы у тебя две комнаты было.

– У меня две, у нее одна.

– Так справедливо же! У вас метры есть.

– У нее детей трое, а у нас только Таня.