Несколько лет в деревне

– Ведите ваши дела так, чтобы деньги вам были не нужны, а без этого вам нечего и хозяйничать. У нас нет кредита, поэтому или надо продавать хлеб за бесценок, или кредитоваться у частных лиц, чего от души вам не советую, так как стоит только начать, и вы не оглянетесь, как они оплетут вас всего. Чтобы избежать всего этого, вы, ведя хозяйство, должны вести свои дела в таких рамках, чтобы ваш годовой бюджет заходил год за год, т. е., чтобы к тому времени, когда вам нужны деньги и когда вы начнёте продавать первый урожай, второй чтобы уже лежал в ваших амбарах.

– Может быть, это и благоразумно, но многие ли могут выполнить вашу программу?

– Прежде других, вы, так как, приступая к хозяйству, вы имели оборотный капитал, в 4 раза превосходивший ваш годовой бюджет. Да, наконец, что ж из того, что немногие могут выполнить? Оттого так немного народу и может удержаться в деревне. Все эти обвинения нас, дворян, в том, что мы прокутили наши состояния, в общем совершенно неверны: все деньги нами оставлены большею частью самым добросовестным образом в имении же, но причина дворянского разорения именно и заключается в этом разбрасывании, в забегании вперёд.

– В чём же я разбрасывался? Разве не полезно всё, устроенное мною? Вы же сами одобряли.

– Одобрял и одобряю. Полезно, но не необходимо. Устройте всё это из доходов – другое дело. Из доходов хоть дворцы стройте, но капитала не трогайте.

– Но возьмите немцев: если б они не затратили по 10 тыс. руб. на свой надел, они никогда не достигли бы того блестящего положения.

– То немцы, а то мы. Немец скажет: «больше нельзя» – и знает, что не пойдёт. Немец, если надо, круглый год чёрный хлеб ест, а вы не будете. Немец из полученного барыша одной копейки не подарит своему работнику, а вы из будущего, не существующего ещё, умудритесь отдать весь свой заработок.

– Ну, уж и весь, – мой пуд против вашего обошёлся на 6 коп. всего дороже, но если принять, что сушка мне стоила 8 коп., переплата за извоз 4 коп., так выйдет, что я на 6 коп. дешевле, не смотря на всякие прибавки, имею свой хлеб, чем вы. Без тех затрат, которые я сделал, я не мог бы достигнуть этого: это – во-первых. Во-вторых, следующее: если бы, вместо этих акул купцов, у нас были элеваторы, если бы, вместо того, чтобы везти свой хлеб 130 вёрст на лошадях и волей-неволей доверять его дураку-приказчику, я, при существовании элеваторов, свёз бы его на станцию железной дороги, т. е. провёз всего 50 вёрст, то и не был бы в таком положении, в каком очутился теперь.

– Кто же об этом говорит? Разве с самого начала я не говорил вам, что будь всё это так, как должно быть…

– Значит, вопрос сводится вовсе не к тому, чтобы сидеть да смотреть, да приспособляться к существующим безобразиям, а к тому, чтобы бороться против этих безобразий.

– Как же вы будете бороться?

– А так, что с этой минуты ни одного фунта хлеба я не продам больше этим акулам, нашим городским купцам.

– Что ж, вы его съедите?

– Нет, не съем; а повезу его сам в Рыбинск, куда и они везут.

– Это уж совсем оригинально. У вас не хватает средств приготовить этот хлеб, а вы его ещё хотите везти в Рыбинск! Это я и называю разбрасыванием.

– Да в чём же тут разбрасывание? Вы сами же говорите, что с хлебом надо выжидать, – вот пока вы выжидаете, я перевезу свой хлеб в Рыбинск. Купцы нанимают же барки, и я найму.

– Но в барку пойдёт сто тысяч пудов, а у вас 20, а остальные?

– Я составлю компанию.

– Ну! – махнул рукой Чеботаев, – Да где ж вы найдёте людей для этого?

– Вас первого.

– Я не пойду.

– Буду искать других.

– Нет, батюшка! Это уж не хозяйство, а верное разорение. При других условиях из всего этого, может, и вышел бы толк, но при наших, в этих обломках ещё не пережитого прошлого, так сказать, на развалинах Карфагена, бросаться очертя голову, преодолевать вековые препятствия, имея семью, это, батюшка, извините, безрассудство.

Так мы с Чеботаевым ни до чего и не договорились. Каждый стоял на своём. Под конец мы оба разгорячились и подняли такой крик, что на выручку к нам пришла Александра Павловна, жена Чеботаева.

– Вы такой крик подняли, что прислуга думает, что вы на смерть ссоритесь. Идём лучше. чай пить. Удивительный вы народ, право. Друг без друга скучаете, а сойдётесь – точно враги смертные. Вы бы хоть пример брали с Надежды Валерьевны и меня.

– Вы, женщины, неспособны воодушевляться общественными вопросами, – ответил Чеботаев, толкая меня в бок.

– Скажите, пожалуйста, – спокойно усмехнулась Александра Павловна, усаживаясь за чайный стол. – Была я на вашем земском собрании, видела ваше воодушевление.

– Она, – Чеботаев кивнул на жену, – подала как раз, когда мы ломали вопрос о страховке скота; в конце концов, только я, К. да Ку-в и подали голоса за страхование.

Наступило молчание.

– Я, батюшка, в земстве избрал себе благую часть – школу.

– Я слышал про вашу деятельность, – отвечал я. – Но опять, извините, не согласен с вами. В рамках программы вы делаете действительно всё, что можете, но сама-то программа, по-моему, не стоит выеденного яйца.

– Почему? – вспыхнул Чеботаев.