Несколько коротких историй

Тут начальник совершенно умилился, расцвел улыбкой и, взявшись за телефон, стал звонить главбуху. К сожалению, на месте ее не оказалось, он позвонил еще по двум или трем номерам, но безрезультатно. Тогда начальник велел мне подождать в предбаннике, а сам надел пальто (дело было в начале декабря) и через переулок и еще почти квартал (!) пошел в основной корпус разыскивать главбуха.

А я сидела и думала – вот чудеса! Кто я ему, чтобы так расчувствоваться? Совершенно чужой человек. Мы никогда не встречались, да и не могли – судя по возрасту, когда он уехал из Электростали, я еще не родилась, а в три года меня уже оттуда увезли, о чем я ему сказала. Но я знала о станции Затишье – о его милой родине! Я неожиданно оказалась для него СВОЕЙ.

И сейчас, почему-то вспомнив тот эпизод, не перестаю удивляться – чем так важна эта общность памяти? Что в ней необыкновенного, даже сакрального, если хотите? Священность памяти о предках – как сохранение и утверждения себя, своего пребывания в мире, вместе со своим родом и своей землей? (О земле разговор особый!) Если мы храним память, значит и нас кто-то вспомнит, и мы не бесследно канем… Мы тоже БЫЛИ.

Выходит, что любовь к своим, всему родственному – просто страх одиночества, забвения и смерти, в конце концов? Хотя для верующих это вообще не должно бы иметь значения, их вечное Отечество – Царство Небесное (вне зависимости от религии, по сути). А здесь, на земле мы тешимся иллюзией, что дороги своим родным. И что Родине мы зачем-то необходимы, и она нас тоже любит… И думать иначе – предательство. Это как наивная уверенность в любви: "Я его или ее так люблю – не могут же они поступить со мной подло!"

И если со своими более-менее понятно, то чем так пугают чужие? Потому что мы их не понимаем, а вдруг они что-то против нас замышляют? Или, возможно,

насмехаются над нами на своем непонятном языке? И святыни у них не такие как у нас, а это, конечно, неправильно. И в памяти народа сохраняется что-то неведомое нам. Так неужели любовь к своим – это просто неизбывное отторжение чужих? Перевертыш в кривом зеркале подсознания… Возможно, люди со знанием нескольких языков, легче и спокойнее воспринимают других и изменения вообще? А чем необразованней народ, тем сильнее он отторгает новое и других людей, в частности. Зато гораздо патриотичнее, наверное…

Художник и Христина

Художник Худокормов, вроде хаотично, но хитроумно хороводил хризантемами в хрустале вокруг худенькой, как хворостинка, Христины…

"А худющая… вон хребет-то! Зато я храню хладнокровие. Может, в хитон ее, в хламиду какую? Но не хилая, не хлипкая, и холмики хорошенькие…Не зря хвалил Хазарцев: если ее холить – хороша! Хуже, если хомячка или хрюшка, как холодец. Хотя у той хохотушки такие "хурджины", ха-ха! – художник хмыкнул – Но зато характерец… А уж храпела! С такой хавроньей – только от хандры… и хвастать нечем."

– Холоднёхонько! – хныкнула Христина – А хворать не хочется…

– Да, холодновато… Ну, хорошо, хватит. Хватай там халат! И хозяйничай – вон херес, хала в хлебнице, халва. Или хамсы? – Худокормов, хищно хмурясь, все хлопотал за холстом…

Христина, уже в хлопчатом халате и хлопанцах, храбро хлебнула хересу и хрумкала хрустящую халу с халвой.

"Хоть он из худородных, а не хамеет, даже хлебосольный. Мне и хлебушек хорошо, а тут – халва! А уж хожено-перехожено по художникам… – Христина хихикнула, хмелея – И не хапает, как тот хрипатый, вот хорек-то! Или хлюст хромой, которого я хрястнула. Или хохмач, что хвостом ходит. А этот не хорохорится. К такому хахалю я бы хаживала…"

А художник все хлестко химичил что-то на холсте… "Как хрусталь без нее холодеет и хамелеонничает! Сразу в хром-кобальт… Да, хорошее тут хитросплетение с хризантемами! И хрупкость у нее художественная, даже хореографическая."

"Не хоромы тут, но и не хибарка… И без хлама. Значит, он не холостяк, хотя… Ходики у него хорошие – с херувимами. Такие херувимчики были в храме в Хамовниках, где я в хоре тогда… Эхе-хе… Нет, Хранителя не хулю, но и себя что ж хаять? После хозяйской-то хитрости. Хваткий был хрыч, тут уж хочешь – не хочешь… Как в хлеву хрюкал. Хоть бы холера его! Или хлыстом по харе – до хрипа! Ох, хватит, хватит, а то хуже… Да, и ходатайствовать некому… и хоронить. Вот хороший хлопчик Харитоша, да хворый, худосочный. Такому из холопов ходу нет…"

"Химеры ходульные, конечно, у того хваленого хироманта. Хотя, если хронологически… Но я и что-то христианское? Правда, характерно, что она Христина, значит – Христова… худышка эта. А если без ханжества? Она не хабалка и холопства нет, не христарадничает. Хохлится вот, хлюпает… холодно ей что ль? Или от хереса… А мне уже и хомут на холку хочется? Вот хохоту было бы!"

"Да, он холостяк… но хренушки мне. Ведь хозяюшкой всяк хотел бы хвалиться, это не хухры-мухры… А халатик хорош! Так бы и ходила…"

Занималась заря