Несколько карт из цыганской колоды

Сюда, значит, приезжают, чтоб жить, я-то думал, здесь умирают.

Р.М. Рильке

Вот уже которую ночь, когда мир погружается в сон, я пробираюсь по этим темным пустынным коридорам, минуя дремлющих дежурных, к лестнице, а затем – на самый верх к той самой заветной двери, за которой, собственно, начинается моя вторая, ночная жизнь, мои поиски возможного решения. Вот уже несколько лет я тщетно пытаюсь найти в мире одного единственного человека, всего лишь для того, чтобы он или она смогли меня выслушать. Я очень верю в свой успех, потому как это, в сущности, единственное мне остается. Дело в том, что когда-то давно, совсем случайно, я прочел в одной умной книге, будто бы проговорить проблему недостаточно, от этого, чаще всего, уходит только ее видимость, верхний слой, так сказать. Сама же проблема может спрятаться еще глубже, и тогда уже ее не достать. Очень важно быть понятым, и не на формальном уровне, как это бывает при общении с докторами, а, если угодно, на уровне человеческой души, понятым искренне и бескорыстно. И тогда, что-то происходит, мир разламывается, и в эту щель стекает та дрянь, которая и скопилась в душе, и от которой необходимо избавиться. Я понимаю – я же не конченый псих – что теория эта настолько экстравагантна, что у меня почти нет никаких шансов, а потому я давно смирился со своим одиночеством и вовсе не собираюсь посвящать в эти тайны кого бы то ни было из моего ближнего, так сказать, формального окружения. Собственно, именно поэтому я и не стал говорить доктору истинную суть дела. Я понимаю, что он не может «умирать» вместе с каждым пациентом, а потому для него вся моя внутренняя борьба будет всего лишь страницей в «истории болезни», а то и просто бредом, недостойным даже строчки. Для меня же, реальность, в которой я нахожусь – это настоящая беда. Что происходит, я не знаю, но собеседники перестают меня слушать почти в самом начале, еще до описания мною всех событий, и я снова и снова остаюсь один со своим монитором.

В общем-то, доктор знает обо мне все, но пока что в моей жизни ничего не меняется, несмотря на пригоршни лекарств, которые мне выписывают.

Вот я добрался до лестничной клетки, и, таким образом, остается не многим более половины пути. Мигом пролетаю несколько пролетов и оказываюсь под самой крышей, где привычная бетонная лестница обрывается и начинается другая – металлическая, выкрашенная в какой-то нелепый желтый цвет. Тишина. Клиника уже спит. Где-то хлопают от сквозняка двери, где-то кашляет старик. По-моему, я его знаю. Знакомый кашель. Это он схоронил лет пять назад свою жену и теперь пытается создать теорию, которая бы оправдала самоубийство христианина. Его самоубийство, конечно же… Я говорил с ним пару раз во время прогулок, но мне показалось, что он как бы сам по себе. Его не интересовали ни мои аргументы, ни предложения подискутировать об этой проблеме вместе. Честно говоря, поначалу я даже подумал извлечь из его философии известную пользу, но потом пришел к выводу, что это касается лишь его одного. Я даже подумал как-то, что, наверное, рано или поздно, мир согласится и простит ему то, к чему он так стремится.

Скрипнула дверь. Я замер. Мне нельзя раскрывать себя. Начнутся унизительные допросы: что, да зачем? И наверняка я не смогу толком ничего объяснить… А после они уже будут стеречь эту комнату в десять глаз.

Я постоял для верности в тени еще несколько минут, не дыша и совершенно не двигаясь, а затем сел на пол и приложил ухо к стене. Я закутался в серое одеяло вовсе не потому, что мне холодно. Холод, голод и боль – это такие пустяки, на которые я давно перестал реагировать. Просто моя нелепая полосатая пижама так предательски выделяется в ночной темноте, а одеяло – какой ни есть камуфляж.

За стеной тихо. Это ординаторская. В это время, медсестры, бывает, пьют чай, и тогда стоит еще подождать. Но нет, за стеной ни звука. Похоже, что они уже улеглись, или же ушли, чтобы еще раз обойти свои посты. Теперь я лег на пол, и, накрывшись одеялом, прополз под окошком ночного дежурного. До цели остается совсем немного. Я уже не встаю, и ползу, огибая квадраты лунного света, поближе к кроватям, чтобы в случае опасности, метнуться туда и затаиться в каком-нибудь дальнем углу в темноте. Слишком уж мне дорог мой шанс, чтобы я отдал его просто так случайно подвернувшемуся санитару.

– Черт! Чуть не перекинул стойку с капельницей. Хорошо, что заметил вовремя.

Нет, все тихо. Похоже, что все обошлось. Оглядываюсь по сторонам – в концах коридора никого. Пробую дверь. Закрыта. Ничего. Достаю пару проволок, найденных на прогулке, вставляю в замок, и … Тихий скрежет – готово… Дверь отворилась. Зашел на цыпочках и привалился к косяку. Что же сегодня? Снова провал? Ничего, дружище. В стране живут миллионы людей, а тебе-то один и нужен. Не может быть, чтобы ни один не согласился тебя выслушать.