Несколько бесполезных соображений

До тех пор пока паром не отвалил от берега, лошадь стояла понурив голову, спокойно и безучастно, будто все это тысячу раз видела. Но когда мы вышли в море, ее охватило огромное, искреннее изумление. Наверно, она впервые увидела серовато-зеленые волны, кипящие пеной от звериного желания вновь обернуться всемирным потопом, поглотить это набитое людьми и животными суденышко и повергнуть все и вся в такой же трепет, какой я испытывал ребенком, рассматривая в приемной врача гравюры Доре. Лошадь подняла голову и с каким-то непонятным одобрением закивала кипящим волнам. Может быть, и она видела эти гравюры? Похоже. Ведь она кивала все усерднее, будто постигла наконец глубокий смысл происходящего. Грива упала ей на лоб, как у виолончелиста, который напрягает все свои силы, чтобы излить в звуках обуревающие его чувства. И она заржала, сардонически оскалив зубы.

Лошадь по ту сторону стекла еще упорствовала в своем загадочном безумии, как вдруг явилась чайка. Из компании тех нахлебников, что вечно свитой сопровождают паром, покуда он снова не пристанет к берегу.

Если час-другой понаблюдать с близкого расстояния, как чайки парят в свободном полете и, будто говоря: «Смотри, на какие виражи мы способны!», пикируют за хлебными крошками, невольно напрашивается обескураживающий вывод, что директор КЛМ[20] не более чем дилетант-ремесленник, который хоть и достоин похвалы, но всерьез его воспринимать нельзя.

Чайка зависла в воздухе прямо над головой лошади. «Шасси» она втянула, и круглый белый живот сделал ее похожей на этакого полковника, который обыкновенно слоняется по офицерской столовой, а во время больших осенних маневров все-таки не может увильнуть от единственного обязательного прыжка с парашютом. И смотрела она так же. Профиль у нее был острый и горестный, будто она сознавала, что ее окружают одни льстецы. Холодный начальственный взгляд сверлил мягкие глаза лошади, невольно приводившие на память бархатистые очи Элины Вере,[21] и, по-моему, чайка даже что-то выкрикивала резким, как у военного полицейского, голосом.

Возможно, ей не нравилось, что лошадь — в море. У животных, должно быть, существуют свои суровые законы. Неведомые для нас, непрочтенные, они записаны в ветвях кустарника, в раскраске цветов, в очертаниях убегающих вдаль облаков. Я знаю одно: немного погодя чайка вернулась к своим галдящим за кормой сородичам, а лошадь вновь поникла головою и подавленно уставилась на воду.

Удивительная книга

На приеме я был представлен одной даме, счастливая наружность которой придала моему «очень приятно» известную двусмысленность. Но она не обратила на это ни малейшего внимания, ибо по прихоти судьбы она была начисто лишена чувства юмора. Она немедленно обрушила на мою голову целую публичную библиотеку. Не прошло и пяти минут, как мы уже наперебой восторгались Бальзаком и Камю — любо-дорого смотреть! Примитивный варвар вроде меня в столь продолжительной беседе неизбежно должен был угодить впросак, но как-никак я стреляный воробей, и потому у меня достало духу в критический момент напрямик заявить:

— Клод Мерайон? Нет, такого не знаю.

Дама воскликнула, что это ужасная жалость. Он пишет такие возвышенные стихи. Для нее лично в его строках заключено нечто столь существенное, столь значительное, что можно сравнить разве только с той огромной нравственной силой, заряд которой она ежедневно получает, наслаждаясь последним романом Гастона Куртокле.

— Вы не находите, что это в своем роде шедевр? — в лоб спросила она меня.

Черт бы побрал этого Гастона и всех его присных! Ну откуда мне знать его романы. Однако нельзя же до бесконечности отрицательно покачивать головой, я и так уж этим злоупотребляю, моя собеседница может в конце концов удивиться: «Так чем же вы занимаетесь в свободные вечера?» И кто бы на моем месте рискнул честно признаться? Чтобы окончательно не пасть в ее глазах, я промямлил:

— Да, в самом деле. И главное — появилась она очень своевременно.

— Вот именно! — воскликнула она. — Я всем это твержу. Стиль, конечно, мог бы быть поярче, но все же есть, в ней что-то такое…

Она запнулась, подыскивая нужное слово. Я пришел ей на помощь:

— …какой-то бальзам для души.

А что? Так ведь можно сказать почти о любой книге.

— Да, да! — с жаром подхватила дама. — Вы очень точно это сформулировали. Что меня лично больше всего в ней привлекает, это как бы атмосфера всеприятия, ненавязчивый оптимизм — apres tous,[22] понимание…

— …которое отнюдь не превращается в сухую назидательность и не утрачивает тесной связи с живой жизнью, — сделал я очередной ход, чувствуя, что пасовать нельзя.

На даме было красивое фиолетовое платье с очень милой плиссированной оборочкой…

— Вот-вот! — воскликнула она, восторженно сжав руки. — О, как это прекрасно, что наши мнения совпадают, тем более что… Одну минутку…