Несчастные девочки попадают в Рай

— Ну, хватит, барышни! — влез Рыбин. Его влажная рука коснулась моего плеча, отчего все внутренности сжались.

Я напряглась и посмотрела на Сашу. Его интересовало что угодно, но только не наша перепалка. Но что-то мне подсказывало, что выбери он одну из сторон, легче от этого мне бы не стало. Он скорее лишиться слуха, чем заступиться за меня.

— Сокол, заводи шарманку, пока бабы не передрались, — сказал Рыбин, и Саша поднял с земли черную гитару.

Убрав от себя мерзкие ручищи, Рыбина, я уселась на рельс и попыталась успокоиться. Щеки горели. Голова кружилась. Мутило.

Я ненавидела Рыбина. Я ненавидела Кукушкину. Что я вообще здесь делаю?

«Ты не пой соловей возле кельи моей, и молитвы моей не мешай соловей».

Кожа покрылась мурашками. Чуть слышно, очень спокойно Саша произносил слова песни, но это не было похоже на обычную речь. Он пел. Пел так, как не поют, выходя на сцену. Это было что-то успокаивающее и до глубины души пронзительное.

Мне нравилось наблюдать за ним. Можно было вечно смотреть, как он бережно перебирает пальцами по струнам. Ни один цыган бы не смог загипнотизировать меня так, как завораживала его игра.

Я хотела подпевать ему, да только не могла отлепить язык от неба.

«Я и сам много лет в этом мире страдал, пережил много бед и отрады не знал».

— Ну вот, отходим, — неожиданно прервал чудесное пение Вася. — Колбаса на походе.

Мне хватило минуты, чтобы сообразить, о чем он говорит. К этому времени, вся остальная компания уже слезла с рельс и отошла ближе к лесу. Я почувствовала слабую дрожь в железе и неохотно приподнялась. «Колбаса» — так в понимании Рыбина назывался грузовой состав.

— Вы бы еще в лес убежали, трусы! — смеясь, выпендривалась Надя. — Даже Цветкова ближе стоит! Рыбин, а я думала, что ты у нас самый смелый! Иди сюда, — на этих словах Кукушкина начала толкать его в спину, приближая к железным путям. На мгновение я осознала, что хочу ей помочь.

Взбесившись, Вася оттолкнул Надю, и та повалилась на траву.

— Только тронь меня еще раз и…

Больше я ничего не слышала. В голове промелькнули воспоминания прошлого. А точнее, жуткой ночи, когда не стало дедушки.

«Только тронь меня, Федор. Отец узнает и будет худо».

Крики. Угрозы. Драка. Выстрел. Какая часть событий начала восстанавливаться в памяти. Лишь самая малость, но этого хватило, чтобы застыть от ужаса. Я слышала нарастающие звуки приближающего поезда, но не могла сдвинуться с места. Окаменение. Полный ступор.

— Эй, дура, тебя сейчас по шпалам размажет, — злорадствовала Кукушкина. — Ты хочешь, чтобы нас твоими кишками забрызгало?

— Цветкова, если ты решила сдохнуть, то ляг поперек рельс! Будь добра! Я всегда хотел увидеть тело без головы! — выкрикивал Рыбин.

— Она что, серьезно не собирается уходить оттуда? — промычало подобие на человека, которое днем ранее помогало Рыбину удерживать меня в лесу, а теперь притворяется, будто его заботит моя жизнь. — Черт, да она точно больная!

Пара фонариков вдалеке разбавила темноту. Я не знала для чего именно я продолжала стоять, но я стояла как вкопанная. Страха не было. Были лишь повторяющиеся раз за разом слова, которые звучали в моей голове.

«Теперь посмотрим, что скажут о тебе Соколовы».

— Ого, да она самоубийца!

— Цветкова, ну хватит, иди к нам!

— Я не собираюсь сидеть из-за тебя!

«Только попробуй проболтаться. Мне нечего не будет.»

— Злата, твою мать! — голос Саши вывел меня из оцепенения.

Поезд был совсем рядом. Глаза начало слепить. Дыхание перехватило. Словно на прощанье, я взглянула на Сашу. На прежнего Сашу. На макроскопическую долю секунды он вернулся. Неподдельное беспокойство промелькнуло в его глазах, отчего мое сердце согрелось. Стало радостно. Захотелось петь.

«Просвисти нежно ей, как я болен душой. Вспоминая о ней, заливаюсь слезой».

Меня оглушил звук несущегося поезда. А потом мне стало больно. Грудь сдавило. И темнота, ею заполнилось все пространство. Я молилась. Беспрерывно. Я молила господа отправить меня в Рай.

— Какая же ты дура, Злата, — тяжело дыша, выругался Саша.

Неужели, мои молитвы были услышаны, и я попала в Рай?

— Дура. Долбанная дура.

Открыв глаза, я увидела злое лицо Саши. Он навис надо мной, упираясь руками о землю. Соколов был в ярости и дышал так, будто это были его первые глотки воздуха. Его вздымающаяся грудь касалась моей, а губы тряслись.

Я и впрямь дура! Я не умирала! Саша спас меня!

— Больше такого не повториться. Это в последний раз, — рычал он, словно оправдывался за свой поступок. — Это в последний раз. В последний.

Саша был не в себе. Он был диким. Казалось, что это он едва не погиб под колесами поезда, а не я. Так в чем же моя вина?

— «Ненавижу», — одними губами произнес он, и оставил меня лежать на покрытыми камнями земле любоваться звездным небом.

* * *