Нерушимый 4

Парад я пропустил из-за Лизы, не любящей шумных сборищ, а вот на матч она изъявила желание идти вместе со мной, и Сан Саныч раздобыл нам билеты в первом ряду.

— Все будет хорошо, — говорила Лиза, натягивая джинсы. — А если не будет… То сделаю тебе приятно другим способом.

Она сверкнула глазами, застегнула пуговицы блузки и помогла одеться мне. Каждый раз, когда приезжала Лиза, я снимал гостиницу, и питались мы в лучшем ресторане — ну а как иначе? Надоело в прошлой жизни ужиматься. И это только начало: футболисты — наиболее обеспеченная прослойка населения в СССР.

Моя жизнь налаживалась так стремительно, что опыт, привыкший к тому, что «хорошо» — это очень ненадолго, по-прежнему ждал подвох, и порой мне начинало казаться, что я живу в каком-то фильме про себя. Ну не бывает так, чтобы четыре месяца назад грузчиком перебивался, и вот взобрался если не наверх, то в середину пищевой цепочки. Самая красивая девушка — моя, увлечению моему — зеленый свет. Там Звягинцев похоронил всех, кого любил, а здесь… Как там богиня говорила? Нужно пожить для себя?

Это Звягинцев все выкраивал, выгадывал из заработанных крох, чтобы скопить на путешествие или подарок Алене: там купить вместо форели хека, тут вместо индейки — дешевую курицу. Если так пару месяцев ужиматься, можно куда и сгонять. Не на Бали, конечно, — на машине в Крым в какой-нибудь гостевой дом. Как любила говаривать бабушка, брюхо — не зеркало.

Хватит! Буду тратить столько, сколько захочу. И делать то, что захочу, благо что мои желания не причиняют кому бы то ни было вред.

На улице было красным-красно. Каждый третий в знак солидарности вывесил на балконах либо флажки, либо красные гирлянды из флагов. Все это очень напоминало мое детство, только тогда на улицах частенько встречались старики, увешанные орденами, их было много, и в десять-двенадцать лет казалось, что так будет всегда. Сейчас ветеранов остались единицы. Зато у народа искренности прибавилось.

Идущие навстречу люди выглядели счастливыми, и их настроение невольно передавалось и мне. И Лизе, которой подарили по флажку девчонки-близняшки лет пяти, девочек вел отец, переодетый в форму советского солдата, даже каска у него была тех времен.

Чем ближе мы подходили к стадиону, тем чаще попадались стайки болел с атрибутикой «Титана»: бело-серебристыми шарфами, флажками и флагами, у одной девушки я заметил бандану с нарисованным, видимо, вручную, Прометеем. Меня то ли не узнавали, потому что лицо еще не примелькалось, то ли не дергали, потому что рядом была Лиза.

Лишь единожды, проходя мимо троицы — двух парней и девушки — я услышал женский голос:

— Карась, глянь, это же он!

Парень что-то пробурчал в ответ, девушка возразила:

— Я отвечаю, он это. Саша! Саша Нерушимый!

Я остановился и обернулся вместе с Лизой, которая держала меня за левую, здоровую, руку. За мной широким шагом шла невысокая румяная девушка, кудрявая, как негритянка. Накидкой Супермена за спиной висел белый флаг «Титана».

— Это ведь ты, да? — Я кивнул, девчонка пискнула от восторга. — Круто! А можно… — Она будто извиняясь посмотрела на подобравшуюся Лизу и спросила у нее: — Можно с ним сфотографироваться?

Лиза успокоилась, снисходительно улыбнулась и отошла в сторонку, а меня облепили болелы. Кудрявая девчонка вытянула руку с телефоном, но в кадр мы все не влезали, и на помощь пришла возгордившаяся Лиза. И так нас сфотографировала, и эдак. А потом девчонка повернулась спиной, протянула фломастер и попросила оставить автограф прямо на флаге. Чего ж отказываться? Я расписался — и на флаге, и прямо на куртках парней.

Лиза снова взяла меня под руку и, гордая, повела к стадиону, вокруг которого роилась толпа болел — те, кто не влез. Чтобы болелы не одолели, я накинул капюшон худи, мы протолкнулись ко входу, дважды отказав страждущим, которые предлагали выкупить наши билеты.

Прошли на свои места, уселись. Пальцы Лизы переплелись с моими.

Как непривычно-то! Город мой, стадион наш, вон команды бредут в раздевалку — а я в толпе, а не с ними. Даже в заявке меня нет. Ну какая может быть заявка, когда рука «на привязи» и даже легкие тренировки, даже просто гладкий бег под запретом?

Поэтому команды — под трибуны, а я с девушкой — на трибуну. Вот туда, по абонементу. Кстати, абонемент есть у каждого игрока, но хоть раз кто-то воспользовался? Именно, что нет. Я и тут выделяюсь, выходит, хоть и не по собственной воле. Кстати, лось тот здоровый, который мне ключицу сломал, звонил, извинялся. Но что мне извинения? Мне играть теперь нельзя, а вот так сидеть и смотреть еще больнее, чем ходить с треснувшей костью!

Ветераны говорили, что с первой серьезной травмой приходит осторожность, как у Гребко, который от мяча шарахался. И хорошо бы, чтобы — лишь осторожность, а не страх мяча. Точнее — страх чужой бутсы.

Ну, ничего. Посмотрим, как там будет.