Неожиданно мать!

Но Матрешка сидела там прочно и пока никуда не собиралась, а Роман убеждал себя, что все что ему нужно — это зайти чуть дальше и все пройдет. Она просто смазливая девчонка с ужасным характером, которой с ним явно не по пути.

Минувшей ночью он впервые к Моте прикоснулся чуть более интимно, чем позволяли приличия. Для мужчины, которому девушка не интересна, он поступил просто глупо. Для любого здорового мужика, спящего в постели с молодой, красивой блондинкой — поступок был уже просто героическим, потому что не зашел дальше границы приличий.

Утром он узнал, что с Мотей ему нужно будет остаться наедине. Ну вот и шанс насмотреться на нее вдоволь и понять, что это просто наглая, эгоистичная дурочка, которая все никак не повзрослеет.

А теперь он понял, что под одеждой у «дурочки» есть тело. Что она может своей наглостью доводить до исступления, но при этом ее образ, обнаженной и с влажными волосами, теперь засел похлеще предыдущего.

Роман накинул на Мотю полотенце. Прямо на голову. Как на попугая. Видимо, в планах было «прикрыть срам», но, почему-то, проще было не видеть ее лица и покрасневших щек.

Смущение только добавляло очарования, а это очень дурной знак. Это красная тряпка для разъяренного быка.

Она стала отбиваться, и суетливо натягивать на себя полотенце, потом откинула мокрые волосы и посмотрела Роману прямо в глаза, будто умоляя не комментировать произошедшее.

Ее щеки пылали, ресницы слиплись от воды и стали казаться более темными. Она тяжело дышала, словно запыхалась, а по лицу стекали струйки воды. По носу, губам, щекам. Шее.

Роман залез под воду, чтобы перекрыть ее. Теперь оба были мокрыми, словно герои романтического фильма в финальной сцене под дождем.

В слив стекала кровь, да столько, будто Мотя себе отрезала палец, как минимум.

Роман встал на колени и взял ее за ногу, чтобы посмотреть поближе. Мотя дрожала, кажется, от холода, но это не точно. Она уже не пищала от боли, хоть рана и была приличной. В спешке бедолага сняла верхний слой кожи с приличного участка над пяткой.

— Нужен пластырь, — сказал Роман, глядя не на Мотю, а на ее коленку и его голос был предательски глух.

От этого незнакомого тона, Мотя еще сильнее задрожала, и поджала пальцы на ногах, а Роман перевел на них взгляд.

— Я принесу аптечку.

Он встал и задержался на секунду, глядя на Мотю, которая в свою очередь запрокинула голову и смотрела на него в ответ. Все казалось таким тягучим и медленным, будто в бесконечном слоу-мо идиотского поп-клипа.

Этот взгляд длился секунды, две-три или двадцать.

И быть может все и закончилось бы иначе, но с пятки все еще капала кровь, и никто не мог это игнорировать.

Роман вышел, а Мотя выдохнула и всхлипнула.

Спрятала пылающие щеки в ладонях и шепнула:

— Мамочки…

А Роман вернулся меньше, чем через минуту, протянул Моте перекись, ватный диск и пластырь.

— Ты в порядке? — спросил он.

— Я крови б-боюсь, — шепнула она и отвернулась. — Мне нехорошо.

Она думала, что он оправдает этим ее растерянный и убитый вид, а Роман вместо этого снова сел рядом, снова взял ее за ногу и стал обрабатывать перекисью рану. Он ей не верил, потому что не был склонен себя обманывать. Она не верила в то, что происходит, потому что была склонна считать это страшно романтичным событием.

Она боялась увидеть в этом слишком много смысла.

Он понимал, что его тут слишком много.

Но все равно. Обрабатывал. Чертову. Рану.

И его пальцы слишком сильно сжимали ступню, так что было почти больно. А глаза неотрывно следили за тем, как снова и снова стекает по пятке очередная алая капля, и как то и дело сжимаются пальцы ног.

— Наверное, должно остановиться само.

— Хорошо…

— Я подожду в комнате. Потом заклеим, когда кожа высохнет.

— Хорошо…

Он встал и вышел, оставив Моте ватный диск и перекись, а она опустила голову, уткнувшись в свои колени и прохныкала:

— Мамочки-и…

Мотя бы осталась тут навечно. Сидела бы и ждала, когда мир рухнет и не придется снова смотреть Роману в глаза. Он увидел ее в таком виде. Он увидел ее после такого ужасно глупого события, как… воровство пены для бритья! Он смотрел так странно, что можно выдумать что угодно. Может это была ярость? А может что-то… романтическое, вроде невероятной страсти охватившей человека мужского пола при виде обнаженной девицы. Только разве так бывает с такими чурбанами?

Не бывает.

— И таких феерических дур как ты, Мотя, не бывает! Влюбился, как же. Ну с чего бы баня-то упала?[1]

Мотя тут же вспомнила свою бабулю, которая бы сейчас непременно, как-то едко пошутила, и стала набираться храбрости. Привычно задрала нос, выдохнула и принялась себя убеждать, что страшное позади и все будет хорошо. Главное больше инцидент не вспоминать. И хотя бы до конца дня не позориться.

— Давай. Иди уже. Это просто глупая случайность. А он так смотрел, потому что был зол! За пену! Зол… ясно тебе? Не мечтай тут!