Неотвратимость

Я родился и вырос в Солоницах. Мать моя, Елизавета Федоровна Садкова, была дочерью местного акцизного чиновника, умершего еще до революции. Бабки своей я тоже не помню, так как она скончалась, когда я находился в младенческом возрасте. Домик, в котором я жил с теткой Матреной, принадлежал именно этой бабке. Мать я помню смутно, потому что провел с ней всего несколько лет, да и то когда был совсем маленьким.

В 1936 году родители, завербовавшись, уехали на Крайний Север, как говорила тетка, «за длинным рублем», и с тех пор, кроме денежных переводов и редких коротеньких писем, я от них ничего не получал. Может быть, они живы и по сию пору – не знаю, меня это мало интересует. Тетка была человеком недалеким, со всяческими предрассудками и верой во всевозможные приметы. Единственным смыслом ее жизни было желание, чтобы в доме было не хуже, чем у других.

Я рос странным и капризным ребенком. Тетка рассказывала, что в детстве я мог часами молчать, уставившись в одну точку. Стоило мне разреветься, и любое мое желание, даже самое нелепое, беспрекословно исполнялось. Я рано это понял и беззастенчиво пользовался теткиной добротой и мягкосердечностью. Так постепенно во мне развивался эгоизм.

У меня было очень плохое зрение, но необыкновенная зрительная память. Стоило мне хотя бы один раз видеть человека, его лицо навсегда запечатлевалось в моей памяти. Со своими сверстниками я никогда не был особенно близок. Физической боли я боялся панически и однажды, зная, что тетка с утра должна вести меня к зубному врачу, сделал вид, что хочу повеситься, чем напугал ее до полусмерти.

Всю жизнь я чувствовал себя невероятно одиноким, с теткой общего языка я не находил, как не находил и ничего общего со своими школьными товарищами. В шалостях и драках я участия не принимал, и за это ребята меня презирали.

Старший следователь. Вы были членом молодежной подпольной организации?

Князев. Да. Лена Ремизова вовлекла меня в подпольную организацию «За Родину!». Немцы оккупировали Солоницы. Серо-зеленая гусеница танков ползла по главной улице города. Солдаты в тяжелых глубоких шлемах весело смеялись, переговаривались, останавливались у колодцев и водоразборных колонок и, не стесняясь местных жителей, раздевались догола, чтобы смыть с себя дорожную пыль.

Тетка, сидевшая весь день в погребе, накинулась на меня с упреками и руганью (она беспокоилась, не зная, где я), но когда я рассказал обо всем увиденном, облегченно вздохнула:

– Ну, слава богу, может быть, и обойдется,– и пошла разогревать борщ.

Но ничего не обошлось. Уже на следующее утро на заборах и фонарных столбах запестрели первые приказы нового начальства.

Комендант города сообщал жителям Солониц, что с сегодняшнего дня им запрещается: хранить оружие, выходить из дома после комендантского часа, а точнее, после восьми вечера, и так далее и тому подобное. За малейшее нарушение его распоряжений обер-лейтенант грозил расстрелом. Другой меры наказания оккупанты не предлагали. Жизнь в городе на какое-то время замерла. Магазины были закрыты, а на рынке, несмотря на то, что фашисты поощряли частную торговлю, было пусто, хоть шаром покати. Правда, вскоре рынок ожил.

На главной улице в ресторане открылось казино для немецких офицеров. В Солоницах вовсю шли аресты, искали коммунистов и работников Советов. Об этом говорили шепотом. Тетка ходила на рынок и, так как деньги были совершенно обесценены, меняла вещи на продукты. Она и приносила всевозможные слухи, пересказывая их с выпученными от страха глазами.

Вскоре дали о себе знать партизаны: подожгли дом, в котором расположились офицеры, обстреляли немецкую автоколонну, убили какого-то важного полковника. В разных концах города появлялись листовки со сводками Совинформбюро.

Я был глубоко убежден, что все партизаны прячутся в лесах, и никак не мог понять, как им удается проникать в город, где кругом вооруженные оккупанты. А о том, что среди партизан могут быть мои вчерашние одноклассники, мне даже в голову не приходило.

Но вот однажды зимой я встретил на улице Лену Ремизову. За то время, что мы с ней не виделись, она сильно изменилась. Повзрослела, вытянулась и выглядела гораздо старше своих семнадцати лет.

В глазах у Лены появилось какое-то особенное сосредоточенное выражение. Ее вряд ли можно было назвать красивой – были в нашем классе девчонки красивее,– но мне она почему-то нравилась больше всех. Она куда-то спешила, и мы договорились встретиться на другой день утром.

В тот день я проснулся рано и, позавтракав, с нетерпением стал поглядывать на старенький будильник с лопнувшим стеклом.

– Куда это ты собрался?– недовольно проворчала тетка.– Сейчас такое время, что лучше сидеть дома и носа не высовывать.